Дорогами тьмы

Вне всяких сомнений, скрипач пришел за Изольдой, чтобы вновь ее увлечь, чтобы вернуть ее в ряды танцоров. Фрейзе взглянул на нее: она извивалась и выгибалась в медвежьей хватке Существа, будто хотела вырваться на волю, будто – от одной только мысли об этом волосы у Фрейзе встали дыбом – понуждая его присоединиться к танцу, потанцевать вместе с ней. Закусив кулак, чтобы не заорать от ужаса, Фрейзе видел, как она, изящная и прелестная, как и положено леди, приглашенной на бал, покружилась под рукой чудо-юда туда и обратно и присела в глубоком реверансе. Существо взяло ее за руки, будто согласившись пуститься вскачь вместе с ней в деревенской пляске, однако танцевать не стало, а быстро потащило ее за собой, подальше от скрипача и его свиты.

Фрейзе, оказавшись в ловушке между Существом, чьи намерения и желания оставались для него темны, и танцорами, гонимыми вперед безжалостным скрипачом, бросился в спасительную чащу, чтобы там, не видимый чужому глазу, сквозь кусты и дебри прокладывать путь к Изольде. Однако музыка, рыщущая, неотвязная, настигла его и там. Ноги его предательски дрогнули. Он засунул в уши полоски ткани, но впустую. Волнующая разудалая джига накрыла его с головой – он уже не шел, он летел по земле, отбивая такт. Еще немного, чувствовал Фрейзе, и он пустится в пляс, и тогда некому будет спасти Изольду, некому будет спасти его самого, так как никто никогда не узнает, что душою его завладел танец.

Туго-туго затянул он под подбородком тряпицу, плотнее прижимая тканевые полоски к ушам, но напрасно – он прекрасно слышал, как заходилась от радости скрипка, как присоединился к ней бубен и затараторил взахлеб о мире танца, о счастье кружения в паре, о легкой руке, лежащей на плече юноши, о нежном прикосновении мужской ладони к девичьей талии, о невыразимом восторге, когда двое становятся одним целым. Ноги Фрейзе запутались, он покачнулся, ловя ритм, и, сломленный, презирающий самого себя, пустился в пляс.

* * *

Около пяти утра, когда рассветное небо подернулось серебряной дымкой, дыхание Ишрак остановилось. Лука дремал в кресле возле ее постели, и хотя легкие, прерывистые, еле слышные вздохи всего-навсего сменились полной тишиной, он подскочил, как ужаленный.

– Ишрак! – Колени его подогнулись, он ползком добрался до ее постели. – Ишрак, не уходи! Не покидай меня!

Он приложил ухо к ее лицу – ни малейшего намека на самый кроткий, тихий вздох. Он припал к ее груди – ни единого удара сердца. На какое-то мгновение видение Смерти сковало Луку январским морозом. Несмотря на молодость, Лука уже много раз лицезрел лик Смерти, но никогда прежде не терял он верного друга в образе изумительной девушки в самом расцвете сил и молодости, девушки, которая – он в этом не сомневался – была рождена для славных побед над любыми опасностями, для славных свершений. Он видел, как она плыла в кипящем водяном потоке, как стреляла из лука, как искренне смеялась от радости, как смотрела в глаза оттомана-рабовладельца. Он видел, как бесстрашно она улыбалась головорезу с мушкетом. Но как она умирала, он не видел еще никогда.

Лука зарычал – от нестерпимой боли, от ярости.

– Не уходи! – заклинал он ее, хотя знал, что она его больше не слышит. – Не уходи! Только не уходи!

Он вскарабкался на кровать, обнял ее так, как обнимают влюбленные, так, как никого и никогда не обнимал в своей жизни. Он прижимался щекой к ее стылой щеке, шептал на ухо нечленораздельные слова, крепко-крепко обвивал ее плечи, любовно укутывал ее собой, заслоняя от лика немилосердного небытия.

– Ишрак! – стонал он. – Не покидай меня.

Робкое дуновение коснулось его щеки, словно Ишрак пыталась ему что-то ответить. Но ему наверняка померещилось, это был жар от его собственного дыхания, жар от пылких слов и страстных объятий, в которых он сжимал Ишрак, словно в тисках.

Она шевельнулась: слабо, едва-едва вздрогнула и сразу же замерла ее грудь. Лука дернулся, испугался, что своим телом он перекрыл ей доступ к воздуху и она испустила последний вздох, но затем волна светлой и чистой радости накатила на него, и он почувствовал, что она – дышит. Он уложил ее на спину, надавил на диафрагму, вырывая из ее груди вздох – один, другой, третий.

– Ишрак? – горячо шептал он. – Ты дышишь, возлюбленная моя? Ты можешь дышать?

Согретая Лукой, Ишрак постепенно оттаивала, щекам ее возвращалось тепло. Он отстранился, вглядываясь в неподвижное лицо. Не румянец ли это нежно окрашивает ее щеки, не тоненькая ли жилка бьется на шее? Но разве могло тепло его тела вернуть к жизни ее обледеневшую плоть?