Дорогами войны, 1941–1945

Место стройки походило на муравейник. И вот уже на глазах стала обозначаться дорога. Через несколько часов напряженного труда начали переправлять орудия первой батареи. Десятки рук осторожно спускали на веревках вниз по откосу орудия, лошадей, совершали объезд по болоту, потом помогали упряжками лошадей вытаскивать орудия по крутому откосу на дорогу. Сравнительно легко переправили 76-миллиметровые пушки. Дело дошло до гаубиц. Гаубицы весом в две с половиной тонны продавливали сооруженный на скорую руку настил и по самые ступицы уходили в болото. Снова и снова подбрасывали в разрушенные места бревна, и вереницы попарно запряженных лошадей, неистово подхлестываемые ездовыми, продвигали орудие на пару шагов вперед. Вскоре трудно было уже разглядеть в образовавшемся месиве уложенные бревна. Мы с тревогой смотрели на останки дороги и упрашивали командиров проходивших орудий прийти с людьми на помощь, когда настанет очередь переправляться нашей батарее. Хотя все уже выбились из сил, нам немного помогли. Изрядно попотев, общими силами удалось перетащить по разбитому настилу две гаубицы. Как часто бывает в большом деле, помощники после сделанной основной работы расходятся, и заканчивать работу приходится основным исполнителям. Помогавшие солдаты побежали догонять свои батареи. Одно орудие, которое предстояло тащить через болота, казалось всем сущим пустяком. Но не тут-то было.

Последнее орудие застряло в месиве бревен и стало постепенно уходить в болото. Его колеса до половины уже сидели в грязи. Все наши попытки вытащить эту махину своими силами кончались неудачами. Я догнал уходящую колонну полка, попросил помощи, но командиры отмахнулись.

– Весь полк прошел, одно орудие сами как-нибудь перетащите! У вас людей побольше, чем у нас.

Подавленный несправедливостью, я медленно возвращался назад. Глядя на утопавшее в болоте орудие, я, признаюсь, подумал: «Это, наверное, тот самый раз, когда уже ничего нельзя сделать, чтобы его спасти. Здесь может помочь только мощный трактор или огромный подъемный кран. Что может сделать здесь горстка солдат? Ничего!» Между тем командир батареи старший лейтенант Волошин, человек необычайной энергии и воли, шагнул в болото и принялся тщательно обследовать погребенный под грязью неимоверно искореженный настил дороги. Со свойственными ему шутками и прибаутками он принялся поднимать затем людей, распределять обязанности по ремонту дороги. Вспомнили, что на свете существует способ поднимания тяжестей при помощи рычага. Тут же приволокли к орудию огромное бревно и сумели приподнять немного колесо орудия, подложить под него свежие бревна. Ездовые соединили всех лошадей в одну упряжку и подцепили к орудию. Налегая на постромки, помогая всеми силами, мы с громовыми криками: «Раз-два взяли! Еще раз!» – медленно вытягивали орудие из трясины.

Едва обозначился успех в этом, казалось, безнадежном деле, как все бросились в это месиво грязи и, налегая на спицы колес, старались сделать половину или хотя бы четверть оборота колеса.

Не раз и не два принимались мы за дело, пока наконец вырвали орудие из болотной топи. Пораженные содеянным, мы молча застыли в немом изумлении. Все уже выбились из сил настолько, что не хотелось даже думать о том, что придется его тащить по крутому склону на дорогу. Но последнее как раз и оказалось самым трудным делом. Несмотря на наши отчаянные усилия, орудие, поднятое примерно на середину откоса, всякий раз сползало вниз. Обессиленные, обозленные на бесплодность затраченного нечеловеческого труда, солдаты опускались на землю. И тогда Волошин принял решение:

– Приказываю: сесть или лечь каждому на том месте, кто где находится, и отдыхать. Ездовым укрепить дополнительно постромки, вытряхнуть из переметных сум до последнего зернышка овес и подкормить лошадей. Перекур запрещаю, чтобы дыхание не сбивать, сделаем его на дороге, после того как вытащим орудие. Последний раз пойдем на штурм. Командира орудия ко мне!

Они посовещались несколько минут, и Волошин встал:

– Я за сержанта говорить не буду, а за себя скажу всем. Я буду работать на правом колесе и лягу вместо подпорки под колесо, если каждый из вас не будет работать в полную силу и вы дадите орудию еще раз сползти. Похороните меня вон на той опушке леса. А ты, Редкозубов, влепи на моей могиле из своего пистолета пулю тому, кто будет жилы свои беречь. Пусть эта дрянь будет мне вместо памятника.

Он выбрался по откосу на дорогу, отдал там распоряжения ездовым, стоявшим у своих упряжек, которые должны были помогать тащить орудие вверх, затем отошел в сторонку и стал задумчиво смотреть на опушку леса. Солдаты притихли. Они знали, что Волошин слов на ветер не бросает. Потом он спустился вниз, сел в круг отдыхавших солдат и, верный себе, отпустил порцию соленых шуток, от которых все прыснули со смеха, и заключил:

– Меня рано отпевать!

Все поднялись и подошли к орудию.

– Ну, голубушка, – поглаживая ствол гаубицы, сказал один из бойцов, – быть тебе сейчас на дороге.

Он сбросил с себя шинель, расстегнул телогрейку.