Дорогами войны, 1941–1945

– Теперь тебе только один путь, родимая, наверх, на дорогу, – размышлял вслух другой, оглядывая со всех сторон орудие и примериваясь к месту, где ему придется стоять.

Группа солдат, скрутив несколько вожжей, сделав из них длинный канат, полезла по откосу на дорогу – их место было наверху. Каждый делал свое дело с необычайной серьезностью и основательностью, за которыми чувствовалось огромное напряжение.

Волошин поручил подавать команды старшине, определив его место наверху, на дороге. Сам занял место у колеса.

– Слушай мою команду! – раздался голос старшины. – Пошел!

Ездовые стеганули упряжки расположившихся на дороге лошадей, и гаубица, сопровождаемая возгласами: «Раз-два – взяли! Еще раз взяли! Пошел! Пошел!», стала медленно подниматься вверх по откосу. Волошин, приложив грудь к железному ободу колеса, подтягивал руками к животу нижние спицы колеса. Я видел только его. Орудие было облеплено человеческими телами, которые подпирали махину весом в две с половиной тонны, толкали ее настойчиво вверх. Я пристроился к станине и, упираясь в заранее приготовленные на откосе ямки, до боли в животе вкладывал всю свою силу. Было во всех этих усилиях что-то яростное и страшное. Не обошлось, конечно, без отчаянных ругательств, топилось человеческое бессилие, и слышалась твердая решимость людей совершить невозможное. Лошади, царапая копытами почти ледяное покрытие дороги, укатанное прошедшими батареями, падали. У меня от перенапряжения закружилась голова, и перед глазами появились разноцветные круги, сквозь которые с трудом угадывались знакомые лица. Думал только об одном: «Здесь надо выложить свои силы до конца». Уже рядом раздавался голос старшины:

– Еще два метра осталось. Раз-два – взяли! Еще разик! Еще раз!

Наконец, колеса орудия оказались на дороге. Последним усилием мы откатили его от края, и окончательно изможденные, все рухнули, словно подкошенные, на дорогу. Лошади там свалились прежде нас. Опутанные постромками, они изредка, с хрипом подергивались. Люди лежали молча, не было сил сказать несколько слов. Многие держались за животы. Меня сильно тошнило. Не было такой силы, которая могла бы заставить каждого из нас в этот момент подняться. Каждый израсходовал последнюю кроху мускульной энергии. Рядом со мной несколько солдат лежали на спинах, разбросав руки в стороны, безмолвно смотрели в небо. Кто-то повернулся на бок и тупо уставился в болото, находившееся далеко внизу. Я, немного полежав, повернулся, осел на колени, упираясь головой в дорогу, – на последних метрах меня схватили судороги, усилились рези в животе.

– Что мы совершили! Что мы сотворили!.. – тихо бормотал командир злополучного орудия.

Старшина суетливо ходил между людей и лошадей, изредка наклонялся, трогал кого-то за плечо и растерянно ободрял.

– Братцы! Вы живы? Я сейчас только до саней добегу за сухарями. Братцы!! Да что же это такое! Да разве мы ее втащили? Вовек не забуду эту минуту! Братцы! Я сейчас! Сейчас вас поднимать буду…

Он притащил из своих запасов несколько сухарей, совал каждому по кусочку в рот. Кое у кого от нервного перенапряжения появились слезы. Прошло несколько минут, прежде чем начало проходить наше оцепенение. Люди с трудом отрывались от земли и, поднимаясь на ноги, направляли свой взор прежде всего туда, где несколько минут назад утопала в болоте гаубица.

Каждый плюнул на это место.

– Навечно запомню это место. Если останусь жив, сюда буду приезжать.

– Большей трудности нам не видать вовек.

– Теперь легче воевать будет.

Волошин, пошатываясь на ногах, подходил к каждому, клал руку на плечо, смотрел пристально в глаза солдату, словно узнавая его впервые, и повторял одну и ту же фразу:

– Спасибо, браток!

– Спасибо, браток! Никогда не забуду!

– Ладно! Чего уж теперь орать-то?.. Надо лошадей скорей поднимать, а то застынут.

Все стали поднимать на ноги лошадей, нежно трогали их головы, смотрели в их удивленные, широко раскрытые глаза, обращали к ним всевозможные слова нежности.

– Вставай, родная! Вставай! – колдовал у коренной ездовой. – Нам тоже досталось.

Он совал ей в рот свернутый жгутик сена, припрятанного когда-то на этот самый случай в дальнем уголке зарядного ящика. Вскоре наша батарея двинулась догонять колонну полка.

Сейчас, спустя много лет, когда мне задают вопрос, что больше всего запомнилось на войне, я вспоминаю этот случай, как мы тащили орудие из болота на дорогу.

Да, война – это не только героизм. Отвага, самопожертвование в прямой схватке с врагами. Это тяжелейшая пора физических испытаний, это неимоверный, до полного физического изнеможения, труд солдата во имя одной и той же победы!

Мясной Бор

Мясной Бор в годы войны – это огромная мясорубка, место гибели Второй ударной армии, место боев за ее вызволение из гнилых болот, это вереница скорбных памятников людям, отдавшим свои жизни за прорыв блокады Ленинграда. Тысячи и тысячи людей пали на берегах реки Полисть, за Большое и Малое Замошье, за Теремец Курляндский, нашли свою смерть в безбрежных болотах вокруг Мясного Бора.