Дорогами войны, 1941–1945

Однажды при ведении огня один наш снаряд разорвался вблизи нашего наблюдательного пункта. Комбат попросил меня проверить заряды. Мы сверили свои записи. Огонь точно велся в соответствии с передаваемыми с НП командами.

– Значит, сам где-то напутал, – сказал он.

На огневых позициях у меня тотчас появился сотрудник СМЕРШа.

– Вы что тут стреляете по своим? – обратился он ко мне, как к старшему на батарее.

– Стреляем согласно командам, которые передаются с НП.

– Что ты мне суешь свои записи? Ударили по своему НП, чуть в блиндаж командира батареи не попали!

– Садись и сам пересчитывай мешочки с зарядами или иди на НП, разбирайся там.

Это вызвало у него приступ озлобления. Мне рассказали, что он как огня боится передовой.

– Проверим, если надо будет.

Он был старше меня по званию всего на один кубик. Я, боевой командир, в такой ситуации относился с легким оттенком превосходства к работникам тыловых частей и был уверен, что он ни за что не пойдет на передовую.

– Вот иди и проверяй записи комбата. Потом придешь и расскажешь, куда он тебя послал.

– Ладно, разберемся.

Он ушел. К этой истории возвращения не было. А может быть, и было. В списки награжденных, которые визировались начальником особого отдела, за все время пребывания на фронте ни один солдат и командир нашей шестой батареи так и не попал, хотя в соседней батарее все 32 красноармейца во главе с командиром Рясиным были награждены орденами Красного Знамени.

Когда мы занимали эту огневую позицию, бои носили упорный и затяжной характер. Применялась разная система огня. Батарея вела ночной огонь, беспокоящий огонь (один выстрел в минуту на протяжении двух-трех часов), заградительный огонь (когда перед наступающей немецкой пехотой создается стена огня, и она отсекает наш НП) и «огонь на себя» (когда наш НП окружал противник, и комбату нечего было терять, кроме себя). Впервые за все время войны широко применялся огонь по блиндажам противника, который требует ювелирной точности. Прежде всего, блиндажи должны быть видны, а это возможно только на болоте, где нельзя зарыться в землю. Блиндаж на болоте – это, по сути дела, шалаш из подручных материалов.

Помню хорошо, комбат вел огонь по такой цели. Прицел давал больше, затем меньше, стремился захватить цель в вилку. Но одно деление прицела на прицельном приспособлении равно 50 метрам. Попробуй попасть ниткой в иголку. Начинаются команды: «чуть больше», «чуть-чуть меньше», «чутьчуть-чуть больше»… И это при условии, что НП находится в створе, то есть на линии «цель – орудие». А теперь представьте себе, что реально створ бывает редко, и «орудие – НП – цель» всегда образуют треугольник. Попасть в такую цель (это стрельба со смещением) чрезвычайно трудно. Радости нет конца, когда видишь, что летят щепки.

Между тем кольцо окружения противника все больше и больше сжималось, проход во Вторую ударную становился все уже и уже. Ранняя весна, оттепели разрушили дороги. С невероятным трудом доставлялись продовольствие и боеприпасы. В середине марта немцы сузили коридор до 500 метров. Снабжение армии было возможно только по воздуху. Численность соединений таяла. В 832-й дивизии боеспособными остались только 400 человек, которые получали по 50 граммов сухарей и 60 граммов конины в день.

Но потом не стало и этого. Начался голод. Только после этого командование армии и фронта отдало приказ выходить мелкими группами, на языке солдат – «спасайся, кто как может».

Армия погибала в непроходимых болотах. Но бои за ее вызволение не прекращались и приняли более жестокий характер.

Начинался сто двадцать первый день боевых действий дивизии на фронте, в составе которой я прошел путь от Тихвина до берегов Волхова.

Утро 17 марта 1942 года над позициями дивизии выдалось ясное. Над редким сосновым лесом, где расположилась наша батарея, вставало ослепительное солнце. Случай, надо признать, не такой уж частый в Ленинградской области, где хмурое небо и темный лес, окутанный тяжелой синевой, с нечеткими контурами горизонта – обычная картина, сопровождавшая солдат на дорогах войны.

Очень скоро на снегу заиграли тысячи искр, которые слепили и радовали, напоминали о приближении весны. Истосковались люди на войне по этим прелестям за долгие северные ночи с вьюгами и свирепыми морозами.

После короткого сна солдаты выползали из землянок, окидывали взором боевые позиции батареи, потягивались и перебрасывались репликами:

– Да, денек…

– Эх, в такой день у нас в Сибири можно было в лесу с ружьишком походить, на зверя поохотиться.

– Ни единого облачка! Какая красотища!

– Черт бы побрал эту красоту. Сегодня авиация даст прикурить.

– Не каркай!

Раздевшись до пояса, я вместе со всеми начал обтираться снегом. Мартовское солнышко давало о себе знать, и я, одеваясь, решил оставить на себе только нижнюю рубашку, гимнастерку и овчинный полушубок. Теплое белье, меховой командирский жилет, телогрейку, а также теплые портянки и шерстяные носки отнес в землянку и сложил в свой вещевой мешок. День обещал быть жарким по всем солдатским понятиям. Вчера пришлось изрядно попотеть.