Дорогами войны, 1941–1945

– Полежи, – посматривая на меня, сказал Алексей, – уже более половины прошли. Осталось только одно препятствие преодолеть – бугорок, на котором наш убитый лежит. Там перед рывком сделаем остановку. Это место снайпера пристреляли.

– Тебе только в цирке акробатом работать, – ответил я. – Иди дальше один, я перебежки больше не делаю, буду только ползком понемногу продвигаться вдоль канавки.

– Хорошо! Ты, однако, присмотрись, как я буду преодолевать бугорок. Возле него мешкать нельзя.

Он дополз до него, остановился, отдохнул, затем потянул назад руку, достал из-за пояса пилотку и, рассчитав движение, бросил ее вперед, мимо убитого, чуть-чуть повыше бугорка, создав у снайпера впечатление, что движение пилотки – это движение человека. Бросок пилотки, выстрел снайпера и его прыжок слились воедино, разделенные в действительности какими-то мгновениями. Пока я медленно, с остановками продвигался вдоль канавки к бугорку, мой друг успел уже доползти до траншеи пехоты и уселся там в углублении бруствера, невидимый снайперам, посматривая в мою сторону. Оказавшись возле убитого солдата, я залег, убежденный в том, что повторение акробатического номера моего товарища будет стоить мне жизни. Наглядный урок убитого подействовал на меня сильнее, чем урок живого.

До моего сознания вдруг отчетливо дошло, что я могу стать легкой добычей немецкого снайпера и оставлю о своей жизни только след в виде зарубки на его винтовке. «Буду лежать до темноты, – решил я, – но удовольствие ему не доставлю. Посмотрим, у кого больше выдержки».

Я тоскливо посматривал на солнце, которому на небосводе предстояло пройти еще половину положенного пути, и прикидывал, сколько пройдет томительных часов до наступления спасительной темноты. Такое выжидание под палящими лучами солнца стало быстро меня тяготить. Я повернулся снова на грудь, стал поглядывать на канавку в ширину лопаты, наполовину заполненную тиной. Был единственный шанс безопасно добраться до пехотной траншеи: скатиться в канаву и проползти оставшиеся десятки метров в тине. Но воспользоваться данным шансом, когда дело касалось даже жизни, было недопустимо перед лицом пехоты и своего друга. В этот момент из-за бугра послышался тихий голос Алексея.

– Виктор, ты жив?

– Жив.

– Что случилось? Тебя ранило?

– Нет, решил дожидаться темноты. Мне этот бугор не преодолеть. Ты иди к своим. Меня не ожидай.

– Обожди ты, – уверенно проговорил Алексей. – Здесь подумать надо. До вечера оставаться нельзя, не выдержишь на солнцепеке. И десять раз убьют. Сейчас что-нибудь придумаем.

Ему на размышление потребовалось полминуты.

– Виктор, слушай меня внимательно, – раздался его голос. – Снайперы меня наверняка не видели, когда я полз до траншеи, а в меня стреляли, когда бросал пилотку. Сейчас им надо дать понять, что я ранен. Я махну бинтом, как будто делаю перевязку, отвлеку их внимание на себя.

Он разорвал перевязочный пакет, размотал бинт, и я увидел, как из-за бугра мелькнуло на мгновение белое.

– Порядок! А теперь я им мелькну гимнастеркой, надо укрепить их в мысли, что делается перевязка. Придется снять… Жалко, что продырявят. Но ничего, заштопаю в пехоте… Так, сделано. Теперь ты подтянись поближе, и на счет «три» я суну им гимнастерку уже подольше, а ты после выстрела собери все силы и прыгай через бугор. Только смотри не угоди на меня.

Бери левее. Не замешкайся! Тут верный расчет!

Я приготовился и лежал, как свернутая пружина. Дал знать об этом Алексею.

– Внимание! – раздалось из-за бугра. – Раз! Два! Три!

После выстрела снайпера я, согнувшись, прыгнул через бугор и распластался рядом с Алексеем на земле, всеми силами вдавливаясь в нее грудью. Никаких эмоциональных слов после этого не последовало, и мы сразу же поползли к траншее.

– Хорошо, что залег и отдохнул, – заметил Алексей уже по дороге, – а то мне одному пришлось бы возвращаться в роту. Смотрел и боялся за тебя.

Мы благополучно забрались в окоп и пошли по ходу сообщения. Обходя группу разговаривавших солдат, я услышал, как один из них восхищенно говорил своим товарищам о моем друге.

– Здорово «первый» работает, ничего не скажешь! Учитесь, как надо ходить!

Оказывается, за нашим продвижением из первой роты в окопы батальона внимательно следили десятки глаз. То, что продемонстрировал командир роты, немного скрашивало окопную жизнь в обороне и, наверное, частично предназначалось для них – учил, как надо ходить под огнем.

Я побыл в кругу друзей Алексея и отправился на наблюдательный пункт своей батареи, расположенный поблизости. Хлеб, масло и сахар – часть моего вчерашнего рациона свято хранилась. Хорошо подкрепившись, я договорился о своем дальнейшем обеспечении. Жизнь на наблюдательном пункте батареи, в боевых порядках пехоты мне показалась совсем тыловой. Примерно такой же вольготной и безопасной, какой она кажется человеку, приходящему с передовой на огневые позиции батареи, находящейся за три-четыре километра от линии фронта, или какой она представлялась мне, когда я в прошлом попадал с огневой позиции в тыл к хозяйственникам за двадцать-тридцать километров от противника.