Дорогами войны, 1941–1945

Коробкову неудобно стало за свой поступок, он повернулся к старшине:

– Она, кажется, и вправду подумала, что я буду стрелять в бабу.

– Стрелять пулей для нее большая честь, а вот дробью бы не мешало пройтись по ж… – отозвался старшина.

Направились во второй двор, этот вовсе был пустынным. Постояв во дворе, хотели уходить, но Коробкову показалось, что там, в сараях, кто-то есть. Они со старшиной пришли на базы. В дверях конюшни стоял молодой мужчина, он положил руки на верхнее перекрытие дверного проема и настороженно смотрел на подошедших. Весь его облик говорил о принадлежности к Красной Армии: он даже не успел снять обмундирование красноармейца срочной службы. Некоторое время стояли, рассматривая друг друга. Коробков спросил:

– Красноармеец?

– Бывший.

– Убежал из части?

– Так части-то нет, и Красной Армии нет, а куда я пойду из дома?

– Там, поверх двери, что у тебя, оружие? Опусти руки, мы с тобой воевать не собираемся.

– Гы-гы-гы, – усмехнулся домосед.

Подошли к остальной группе. Коробков сказал:

– Пошли, хлопцы, здесь не пообедаешь.

И Коробков направился по тропинке в степь.

Стало вечереть, группа подошла к стойлу, где несколько женщин в белых косынках доили коров. Как только женщины угадали на пилотках звездочки, а в руках оружие, они бросили ведра и ринулись наутек. Только одна женщина не побежала и, не повернув головы, продолжала доить.

– Здравствуй, хозяйка!

– Здравствуйте.

– Найдется у вас что-нибудь поесть?

Женщина сняла с изгороди висевшую на гвоздике цедилку и подала саперу.

Подставила чистое ведро, сказала:

– Держи над ведром.

Сама взяла ведро, полное молока, и перелила через цедилку в порожнее ведро. Из будки принесла буханку хлеба и, передавая, сказала:

– Идите, вон там в балочке поедите, а ведро оставьте там. Мы сами возьмем, сюда не надо подходить.

– Не понимаю, – задумчиво произнес Коробков, допивая свою порцию молока. – Что они нас так испугались? А, старшина?

– Коровы колхозные, а кому они доят молоко? Видно, немцам. Или боятся репрессий от фрицев за контакт с красноармейцами.

Поели молока и двинулись дальше. Ночью набрели опять на громадное стадо скота. Тучные коровы и быки стояли и лежали, пережевывая жвачку. При приближении солдат они прекращали жевать и с удивлением рассматривали проходящих, как бы спрашивали друг у друга: «Смотри, откуда они появились?» Среди коров присели отдохнуть. Старшина дотронулся до Коробкова и, указав подбородком, прошептал:

– А ведь это человек идет.

Все затаились. Человек проходил мимо метрах в пятнадцати. Старшина встал и направился к человеку.

– Слушай, друг! Обожди!

Друг от неожиданности едва устоял на ногах, а увидев наведенный на него автомат, сделал попытку бежать. Услышав тихое, но твердое «стой», остановился.

– Что ты своих испугался? Иди, с нами посиди.

Человек подошел к группе и, опускаясь на колени, пробормотал:

– Темно, не видать, свой или кто.

Друг оказался парнем лет семнадцати.

– Что ты здесь делаешь?

– Это скот колхозный, пасется сам по себе, а меня, значит, хуторяне послали: присмотри, мол.

– Далеко ваш хутор?

– Километров десять будет.

– В какую сторону? Парень указал рукой.

– Немцы в вашем хуторе есть?

– Бывают, но они долго не задерживаются: переночуют и – дальше.

Кричат: «Рус капут».

Коробков поднялся.

– Ну, пошли, ребята.

Парень решил, что его поймали, как важного языка, и наивно спросил:

– А мне куда?

– Хуторяне что сказали, присмотри?

– Да.

– Вот и присматривай.

Рано утром вышли к небольшой тополевой рощице. В рощице среди деревьев валялось много всякого хлама: патроны, седла, уздечки. Окрестность усыпана листками бумаги. «Похоже на то, что здесь разгромлен какой-то штаб», – подумал Коробков и поднял одну из бумажек, по которой нетрудно было определить принадлежность ее к штабу 24-го кавалерийского полка. Не задерживаясь, пошли дальше. Часам к одиннадцати подошли к большой балке с отрогами, местами залесенными. В балке был пруд, стойло для скота и овец, здесь же построено что-то вроде летней кухни и рядом – сарай-навес. Группа Коробкова какое-то время наблюдала за фермой, затем подошла к кухне. Там обедали несколько молодых женщин, все принаряжены, в чисто выстиранных белых косынках. С ними был один казак, тоже во всем новом: в казачьей фуражке набекрень, с кудрявой шевелюрой, синие с лампасами шаровары заправлены в хромовые сапоги.

– Этот явно метит в атаманы, – толкнул старшину в плечо Коробков.

– Если уже не атаман, – засмеялся старшина.

Под навесом висели только что освежеванные две бараньи тушки. Люди ели мясо, которого наварили больше, чем могли съесть. Обитатели кухни вели себя весело, острили, хохотали. Солдат усадили за стол, положили им вареной баранины и тоже – больше, чем надо. И все же Коробкову что-то не понравилась эта компания.

Пообедав, группа направилась вдоль балки. Солдат догнала одна из женщин.

– Товарищ младший лейтенант! Возьмите меня с собой.

– С какой стати?