Дороги богов

При свете дня усадьба, в которую нас привезли, оказалась настоящим селением, срубленным на высоком берегу широкой реки. Если бы не рассказы матери о своей родине, я бы подумал, что мы в фиорде — так широка была она. Дальний берег реки густо порос лесом, леса теснились и вокруг селения. На самой вершине холма стоял деревянный град-детинец, вокруг которого лепился посад, — места за высокими рублеными стенами хватало не всем. Мы провели ночь у самого берега, рядом с вытащенными на викингский манер кораблями. Капище, где жили местные боги, находилось на полпути между селением и причалами.

Там же сейчас насыпали курган. Один из кораблей был не просто вытащен на берег — его успели заново осмолить и оснастить, словно для долгого пути. Поставили новый косой парус, а по сходням сейчас люди сносили дары для покойников — одежду, оружие, золото, съестные припасы. Я ревниво провожал глазами дары — мне казалось, что Меч Локи должен быть там. Покойники уже лежали на ложах из шкур, готовые к дальнему пути, и жрецы в длинных белых рубахах с резными посохами в руках упрашивали их не терять из виду свой род и помогать оставшимся на земле. Им вторили женщины — они просили покойников передать приветы их умершим родственникам и даже звали некоторых из них вернуться в жизнь. Одна из женщин, в белой траурной рубахе, светловолосая, каталась по земле и причитала в голос, зовя мужа:

— Славомире… Славомир, голубь мой сизый, сокол ты моя ясный… Да на кого ж ты меня покинул, да на кого ж оставил?.. Ой, да пустите меня к нему! На что мне жизнь без милого друга?.. Ой, пустите послужить Славомиру моему в последний раз! Ой, пустите меня за ним!.. Как же он там один? Кто ему в чужой стороне напиться подаст, кто кудри его гребнем расчешет, кто приголубит и утешит?.. Кто согреет долгими ночами?.. Ой, пустите меня к нему!

Богато убранная, она рвала на себе украшения и рвалась на корабль. Тот самый новый ярл бодричей пробовал утешать ее, гладил растрепавшиеся косы, а потом сурово махнул рукой, и два жреца подхватили рыдающую женщину под локти и повели наверх. Она причитала, повисая на их руках, но не сопротивлялась и улеглась там у ног покойного, обнимая их и подставляя грудь удару жертвенного ножа. Осиротевший ярл стоял у борта и смотрел на женщину сухими прищуренными глазами.

Мы, шестеро пленных викингов, стояли чуть в стороне. При нас ввели на корабль широкогрудого могучего жеребца — любимого коня павшего вождя — и четырех кобыл, несколько коров и овец, затащили отчаянно визжавшую свинью и черную собаку. Потом туда же поднялись и девушки — многие старше меня, некоторые красивые, другие — не очень. Сейчас они были одеты так, что на их наряды завистливо поглядывали их пригожие молоденькие подружки, и гордо несли головы — не найдя жениха по сердцу в земном мире, они брали себе достойных мужей на том свете. Вместе с женой павшего конунга добровольно расстаться с жизнью решили еще несколько женщин — в основном одиноких, или же вдовы погибших вместе с вождем воинов. Все они были, согласно обычаю, задушены жрецами. В глубине души я ждал, что такая же участь постигнет и нас, но преемник рыжебородого — по разговорам я уже понял, что это тот самый воин и что зовут его на языке бодричей Рюриком Соколом, — сам запалил погребальный костер…

На следующий день, когда зола остыла и над пепелищем возвели земляной курган, нас снова привели туда. На сей раз женщин среди встретивших нас бодричей пополам с варягами было мало — всего две-три. Зато все мужчины и большинство подростков пришли с оружием. Предстояла тризна.

Рюрик, сейчас очень похожий на погибшего, как сын на отца — только волосы посветлее и обликом помоложе, — стоял на вершине свежего, еще не слежавшегося кургана, держа на отлете обнаженный меч, и холодно глядел на нас. Мы, столпившиеся у подножия, выглядели жалко — нас кормили всего однажды, вчера вечером бросили остатки поминальной трапезы — куски мы должны были подбирать с земли ртом, как псы. Рук нам не развязывали. Двое раненых ослабели и еле держались на ногах, у одного из них начался жар, и он стоял пошатываясь и глядя в никуда мутным взором.

Рюрик не дал нам осмотреться.

— Вы пришли сюда с огнем и мечом, принесли смерть, отняли у меня наставника, заменившего мне отца, осиротили других наших детей и должны принять кару богов… О великий Свентовид, — вскинул он голову к небу, — и вы, Даждьбог Сварожич и Прано-громовержец! Будьте мне видоками и примите жертву мою!

Я услышал имена богов, которым меня учила мать, и сердце во мне сжалось. Догадайся кто-нибудь обратиться ко мне на родном языке, позови — и паду к ногам этого Рюрика, вымаливая прощение и позволение до конца дней своих быть рабом у людей, говорящих на одном языке со мною. Но рядом стояли те, с кем я почти пять лет ходил под парусами, кто звал меня братом по мечу, рядом был и мой брат по отцу, Гуннар! Я не мог их предать. Я был викингом и должен был умереть как викинг.

Рюрик снова опустил глаза.