Дороги еврейских скитаний

Да и как прикажете не бояться? Вы полагаете, в его заведение не заглядывает полиция? Вы полагаете, она здесь еще не бывала? И трактирщик, на всякий случай, протягивает мне руку. И бормочет, тоже на всякий случай: «Ба, какими судьбами! Сколько лет, сколько зим!» Сердечное приветствие точно не повредит.

Здесь пьют национальный еврейский напиток — медовую настойку. Этим спиртным они могут напиться допьяна. Они любят эту тягучую темно-коричневую жидкость — сладкую, пряную, крепкую.

4

Время от времени в Берлин приезжает «Храм царя Соломона». Этот храм изготовил некто Фроман из Дрогобыча, изготовил точно по описаниям Библии, из еловой древесины, папье-маше, выкрасив золотой краской. Нет, не из кедра и не из чистого золота, как великий царь Соломон.

Фроман утверждает, что потратил на сооружение этой миниатюрной храмины целых семь лет. Я верю. Воссоздание храма точно по описаниям Библии требует много времени и любви. Виден каждый занавес, каждый дворик, каждый мельчайший башенный зубчик, каждый священный прибор. Храм стоит на столе в глубине одного трактира. Пахнет еврейской фаршированной рыбой с луком. Публики мало. Старики уже знают храм, а молодежь тянет в Палестину — не храмы строить, а дороги прокладывать.

И ездит Фроман из одного гетто в другое, от одних евреев к другим, и показывает творение своих рук; Фроман, хранитель традиции и единственного архитектурного шедевра, который создали евреи и о котором они поэтому всегда будут помнить. Мне кажется, в строении Фромана нашла свое выражение эта тоска, тоска целого народа. Однажды я видел, как перед миниатюрным храмом стоял какой-то старый еврей. Он походил на своих собратьев, что стоят у единственной уцелевшей священной стены разрушенного Храма в Иерусалиме; стоят, плачут и молятся.

5

На это кабаре я наткнулся случайно, бродя еще засветло по темным улочкам и заглядывая в окна тесных молелен, служащих днем обычными лавчонками, а утром и вечером — жилищем Бога. Так уж близко соседствуют у евреев Восточной Европы небо и промысел; для богослужения им достаточно десяти взрослых, то есть старше тринадцати лет, собратьев по вере, а также чтеца молитв и примерного знания географического положения: чтобы понимать, где Мизрах, восточная сторона, пределы Святой земли, Восток, с которого придет свет.

Все здесь сметано на живую нитку: собрание — это уже и есть храм, топтание посреди улицы — это торговля. Вот уж которое тысячелетие длится и все не кончается их исход из Египта. Нужно в любую минуту быть наготове, нужно все иметь при себе: в одном кармане — хлеб с луковицей, в другом — молитвенные ремешки. Как знать, не придется ли в ближайший час отправляться в дорогу. Так же внезапно начинается и театральное действо.

Театр, на который я набрел в тот вечер, располагался во дворе грязноватой обшарпанной гостиницы. Двор был крытый, четырехугольный, с лепившимися по стенам застекленными пристройками и коридорами, где выставлены были на всеобщее обозрение разного рода интимности домашнего быта, перины, рубахи и ведра. Посредине торчала, изображая пейзаж, неизвестно как занесенная сюда старая липа. В освещенных окнах виднелись недра кошерной кухни. Над кипящими кастрюлями клубился пар, толстая повариха ворочала ложкой, в окне мелькали дебелые, обнаженные до плеч руки. Прямо перед окнами, наполовину заслоняя их, возвышалась небольшая сцена, поднявшись на которую, можно было пройти в коридорчик перед рестораном. Внизу сидел оркестр, капелла из шести музыкантов — молва называла их братьями, сыновьями великого Менделя из Бердичева, которого старики из Восточной Европы еще застали живым и чью волшебную скрипку по сей день не могут забыть ни Литва, ни Волынь, ни Галиция.

Актерская труппа, которая должна была скоро выйти на сцену, именовалась «Сурокинской». Сурокиным звали их директора, режиссера и казначея, полного, гладко бритого господина из Ковно, уже успевшего побывать с гастролями в Америке хазана и тенора, героя синагог и оперных залов, неженку, гордеца и зазнайку, хозяина и товарища в одном лице. Зрители сидели за столиками, пили пиво, жевали сосиски с хлебом, сами бегали в ресторан за едой и питьем, болтали, кричали, смеялись. Все это были мелкие торговцы с семьями — не ортодоксальные, а «просвещенные», как называют на европейском Востоке евреев, которые бреются (хотя бы раз в неделю) и носят европейское платье. Религиозные обряды эти евреи соблюдают больше из уважения, чем из религиозной потребности: о Боге вспоминают, только когда Он бывает зачем-нибудь нужен, и, на их счастье, нужда в Нем возникает у них довольно часто. Среди них можно встретить и циников, и людей с предрассудками, но случаются такие минуты, когда всеми ими овладевают умиление, расслабленность и растроганность. В вопросах гешефта они беспощадны друг с другом и с чужим — но стоит лишь коснуться одной потаенной струны, как в них просыпается жертвенность, доброта и гуманность. Да, эти люди умеют плакать, особенно в таком открытом театре, о котором я веду речь.