Дороги и судьбы

Твой берег мы покинули в самый последний день декабря. Как это было? Утром примчался гонец: собрать вещи, получить в столовой паек на дорогу, к одиннадцати быть с вещами у входа в барак, чтобы не задерживать грузовик, который повезет нас на вокзал. Меньше двух часов на сборы! Но мы с Юрой не растерялись, стали командовать: мужчины за пайком, женщины укладываются, спокойно, товарищи, спокойно, успеем! Успели. В назначенное время дисциплинированно сгрудились с вещами у входа. Вышли наружу и обитатели других бараков. В один грузовик мы все уместиться не могли, то ли машин было несколько, то ли нас возили поочередно, отвезя одну группу, грузовик возвращался за другой. Не помню! Зато очень помню, что приехали за нами не в одиннадцать утра, а в десять вечера. К этому часу наши вынесенные наружу чемоданы были покрыты шапками снега. Ясная погода кончилась, весь тот день шел густой снег. Что происходит? Почему за нами не едут? Спросить не у кого: разослав гонцов, Уполномоченный исчез, Штаб репатриантов на замке, Силин был в том же положении, что и остальные, и ничего не знал. Шли минуты, шли часы, стало темнеть, хотелось есть, но столовая закрылась, кроме с трудом разгрызаемых пайковых сухарей — ничего, воды не вскипятишь, наши чайники уложены, еще, к счастью, в бараке тепло, поочередно бегали греться.

Незабываемый день! В одном из бараков хватились какого-то Геннадия… Его, одинокого, бессемейного и, видимо, лишенного друзей, только потому и хватились, что чьи-то вещи на верхних нарах валялись неуложенными. Чьи? Геннадия! А фамилия? Кажется, то ли Толкунов, то ли… Его по приказу Уполномоченного куда-то увезли накануне выборов и не вернули! Как же теперь? Мы уедем, а он… И спросить некого! Так и уехали. На вокзал. Там при свете вокзальных фонарей грузились в теплушки. Откуда-то поступила команда (видимо, от военных, нас сопровождавших) сначала заносить внутрь вещи, затем уж садиться самим… Длинная фигура Юры в проеме теплушечной двери, он принимал чемоданы, снизу ему подаваемые, всех подбадривал, шутил, а приняв последний саквояж, весело крикнул:

— А нам-то мест не осталось! — И затем: — Куда же денем золотой фонд?

«Золотым фондом» товарищ Сталин, славящийся своим человеколюбием, называл людей, и это его знаменитое выражение, весело процитированное Юрой, меня почему-то безумно рассмешило. Полагаю, однако, что это был нервный смех. Взошли, свет фонарей, падавший в открытые двери, озарил заваленные вещами полки, не то что лечь — сесть некуда, сгрудились в центре, вокруг буржуйки, и снова, как в юрте, стали искать свечи, одну нашли, зажечь не успели, двери затворились, полная тьма, чиркнули спичкой, затрепетал слабый огонек, я все еще глупо и нервно хихикала, и Юра мне:

— Перестань!

После чего стал командовать:

— Три полки освободить. Багаж упихать на нижнюю правую! За работу!

Тут состав дрогнул, пол под нами затрясся, поехали. В эти минуты било полночь. О чем нам сообщил кто-то, поднесший к свече руку с часами и произнесший насмешливо:

— С Новым годом! С новым счастьем!

Тут же послышался женский плач. Он помог мне взять себя в руки и бодро включиться в переукладку вещей, освобождая место для золотого фонда… Так мы встретили 1948 год…