Дороги и судьбы

За три дня в Лос-Анджелесе мне показали все то, что туристу смотреть положено, завтра — обратно в Туссон, к нашим студентам. Которых я ежедневно, кроме суббот и воскресений, пытаюсь знакомить с жизнью моего отечества, недавно вступившего в эпоху «перестройки и гласности». За этим, себе в подмогу, меня и пригласила в Аризонский университет профессор Адель Баркер. Ее студентам никогда еще не приходилось близко видеть очевидца — жителя таинственной страны, задолго до их появления на свет потрясшей мир. И все еще продолжающей потрясать… Адель Баркер не была одинока. Как только с лязганьем и скрежетом стал подниматься знаменитый и уже во многих местах продырявленный железный занавес, как только повеяло прежде неслыханной свободой передвижения, немало других университетов стали зазывать к себе очевидцев. Всем хотелось знать, как живется нам, как дышится, что мы думаем о наступивших переменах. Не знаю, как справлялись с этим заданием другие очевидцы, видя устремленные на них доверчивые глаза молодых чужеземцев, я же иногда впадала в отчаяние. Бессилие свое ощущала. Возможно ли хоть как-то приобщить людей из другого мира к нашей действительности? Сила советского строя в его неправдоподобии (сказал один умный человек): никто не мог поверить, что все было именно так!

Идем к машине Рона. Оглядываюсь. Прощай, Тихий океан! Теперь уж навсегда!

Десять лет спустя

30 ноября — 5 декабря 1957

Ровно десять лет назад в этот день я села на пароход «Гоголь» и отплыла из Шанхая. Сейчас девятый час. Что было тогда? Вероятно сидели с Юрой в салоне, где было пианино и тепло. В каюте маленькие дети Тараниных, а у Юрки в трюме вообще было неуютно. Огромный пароход, и помню его запах специфический и долго помнила, как неприятно, потому что вскоре была качка и этот запах навсегда с ней сочетался. И напоминало мне это тогда (особенно когда я вечером ходила по палубе) мою январскую поездку из Харбина в Шанхай. Холодное море, зима, ветер, страх неизвестности, ломка старого. И тогда и тогда жалость к маме.

Утро было, кажется, серое — Шанхай в ноябре. А неделя перед этим — волнения, и прощальный ужин у Катерины Ивановны.

Все помнится, как мать в «кэмеле» стояла на пристани. Да пароход, и этот запах, и стенгазета, выпустить которую мне казалось делом чести и долга. И вероятно поэтому я не блевала во время качки: долг держал.

Первое впечатление от Находки: снега и холод. Как на необитаемый остров. Скалы какие-то, зимнее море, снег, скверно одетые люди. И наши репатрианты, застрявшие из четвертой очереди. И чувство страшной бездомности. Вот холодно, снег, а спрятаться негде. И это же чувство было по дороге, по Сибири. Дом — неуютная грязная теплушка. Барак японских военнопленных. Дыры наверху вместо окон. Печка в середине. Тьма. И громкий плач. Рыдали слабонервные дамы. Причины, конечно, были для рыданий, а все же не нужно было распускаться…

Во тьме искали свечки, раскрывая чемоданы. Как мы там спали эту первую ночь уже не помню. Помню, как я дежурила у буржуйки, свеча, около светло, а всё тонет в темноте и с верхних нар чьи-то ноги в сапогах, и я их испугалась, а потом оказалось, что кто-то из репатриантов спал. А потом стук в дверь, явился какой-то заместитель Пискуна, армянин небритый, и я долго боялась его впустить, пришел для того, чтобы сказать: «Берегите вещи. В Находке разные преступные элементы… Могут разрезать брезент палатки (а барак был огромная палатка!) и выхватить чемоданы…» Ушел. Очень стало страшно.

Спать было сыро. Не помню уже, как я спала эту ночь. Помню рыдания Тани Харитоновой и сетования других. Горжусь тем, что не поддалась рыданиям, а шутила и острила и заразила этим настроением Рому Харитонова.

А утром ясно. Мороз. Огромные снежные просторы. Розовые дымки. Нашли барак получше. Переезжали. И этот барак не брезентовый, а деревянный, сравнительно светлый, показался прекрасным жильем. Нары. Устроились: Юра на верхних, я на нижних. Рядом Харитоновы: Рома, Таня, мамаша, а Толя в другом с дядей и теткой. Тут же Лева Гроссе, супруги Карукес.

И вот началась жизнь. Ужас от уборной. Она находилась в расстоянии метров 50 от барака. Дощатое здание, конечно — ледяно-холодное, примерно десять-двенадцать дыр в два ряда, а собственно дыр не было, а вместо них горки из обледенелого кала. Ужасно. До сих пор, а прошло десять лет, когда мучают кошмары вижу страшную уборную, где негде сесть… Лишь совсем недавно сообразила, что происхождение этого кошмара в Находке.