Дороги и судьбы

А все-таки, куда я ехала, чего ждала? В Свердловске обрадовалась, что есть приличное кафе, мраморные колонны, ресторан ВТО, где мы в первый вечер приезда, продав каким-то спекулянтам на вокзале наши часы, долго и много ели… В Казани, попав на какое-то заседание Союза писателей, обрадовалась ужасно, услыхав речь не только интеллигентную, но умную: говорил человек куда образованнее меня. Значит, ждала все-таки серости, дикости…

Но характерно и важно то, что мы — Виталий, Юра, Лундстремы, я, все время стремились и находили хорошее, и радовались этому. Вот см. мои записки тех казанских времен. Многое умиляло и трогало. Помню летний вечер в Шаланге под Казанью, лес, Волгу, мы с Маргаритой Ожиговой пошли на «круг», где молодежь танцевала, пошли, ибо от клопов не могли заснуть. И там какие-то студенты, знакомые Маргариты, провожали нас на пароход, мы решили ночью уехать. Провожая, всю дорогу пели. Запомнились слова какой-то песни: «О милой На…, о милой Настеньке моей». И помню свое чувство радости и умиления, вот этого ощущения себя у себя, среди русских. Я ужасно любила тогда этих студентов, и эти песни, и ночь, и Волгу и радовалась тому, что я здесь. И всегда тянуло меня к «здешним» людям, а не к шанхайцам, и моих ребят тоже. Вот эти гнусные разговоры некоторых шанхайцев: «мы» и «они» были предметом ярости на долгие годы…

Да, были углы и клопы, и безобразные хозяева казанских комнат, и минуты отчаяния, когда я, просыпаясь на рассвете, заливалась горькими слезами, думая: «Боже мой, что я наделала, куда, зачем я приехала, как я одинока и как мне скверно». И однажды помню, как я пила «сладкий чай» и ела черный хлеб, намазывая его принесенным с собой маслом в какой-то жалкой забегаловке и поливала свою еду слезами. Это был одинокий вечер, когда «мальчики» ушли играть в оперу, а в библиотеку института нельзя было почему-то, а дома оставаться в этом скверном углу невозможно. И как всегда есть хотелось и не было ни чая, ни сахара. И вот прихватив масло, пошла я в эту чайную, где клубы пара врывались с входящими, и у стойки пьяные, и сидела в углу и горько плакала, «едя» свой хлеб… Но то хорошо, что я не жаловалась даже мальчикам, а держалась. И считалось у нас неприличным жаловаться. И надо сказать, я очень благодарна им всем за то, что они были рядом и среди нас, не как среди некоторых других репатриантов, хорошим тоном считалось находить хорошее, а не дурное, жаловаться вообще считалось позором: «значит, мол, не доросли до Союза».

Видеться было негде. Сидели в читальне казанской гостиницы. Зима, весна 1948 года… В апреле поездка в Москву и привезенные оттуда надежды на другую жизнь. И как же была я одинока в Москве. Пошла пешком смотреть на Красную площадь и долго стояла на мосту, глядя на Кремль. И потом вся моя остальная жизнь в Казани была стремлением в Москву, в Институт. Учеба в нем стала главным в жизни. И как же мы все учились!

Когда я переехала в эту сырую комнатку на улице Свердлова, она мне после угла страшного показалась раем. Своя маленькая комнатка и дверь, которую закрыть можно.

Раскладушка, сундук для сидения, а от хозяев старый плохой стол, два, кажется, стула и шкапчик в стене. Книги стояли на столе и лежали на нем же. Я туда переехала и сразу же уехала в Москву и Ленинград. Вернулась через полтора месяца, поступив в Литературный институт заочно из-за провала на грамматике. В первый же вечер приезда собрались у меня все «мальчики», я им рассказывала о Москве. Сидели долго. Пили чай с привезенным из Москвы сахаром.

Был сентябрь. Теплая осень. После парохода, теплушки, общежития и затем угла, жизни на людях многомесячной, ужасно хорошо было проснуться одной в комнате. Мне казалось очень уютно в этой жалкой комнатушке. А уборная опять была на дворе и довольно далеко. Но и это не казалось таким страшным.

Появилась в жизни цель: институт. Жизнь по режиму. Я работала в Институте ортопедии и Консерватории. Ложилась в постель ровно в двенадцать по сигналу радио. Час читала в постели «художественную литературу», указанную в списке обязательного чтения. Вставала ровно в восемь. Тут я не помню точно, как распределялся день, помню только, что я поставила себе за правило уделять не меньше шести часов в день занятиям для Литературного института. Занималась так: конспектировала на машинке учебники. Повторяя, делала конспекты еще короче. Занятия доставали мне удовольствие. Остальные часы стенографировала и расшифровывала. Работала примерно десять, а то и одиннадцать часов в день. Днем час лежала: спала или просто лежала.

Ходила в Ленинскую библиотеку на ул. Чернышевского. Читала там и конспектировала учебники, которых не было у меня. Помню октябрь, свежий воздух, красно-золотые листья в сквере Лобачевского у библиотеки. Я выходила туда покурить и настроение у меня всю эту осень было прекрасное. Нравилось все то, что я учу.