Дороги, которым нет конца

— Не беспокойтесь, ваш секрет останется со мной. При условии… — Она встала напротив меня и жестом попросила взять гитару. — Пожалуйста, — Она улыбнулась, сошла со сцены, уселась в переднем ряду и подтянула колени к груди. — Сыграйте это еще раз. Как будто в последний раз.

— Вы не сердитесь, что я играл на вашем «Макферсоне»?

Она отмахнулась.

— Мой продюсер дал мне эту гитару. Сказал, что она хорошо подходит к моему голосу.

Я взял гитару.

— Очень милый продюсер.

— Почему вы так говорите?

— Эта гитара стоит десять тысяч долларов.

— Он может себе это позволить.

— Как долго вы находитесь здесь?

— Уже довольно долго.

Я опустился на табурет и сложил руки на коленях.

— Не могли бы мы оба пойти домой и забыть об этом? Я провожу вас до…

Она покачала головой:

— Не могу заснуть. — Она плотнее обхватила руками колени и поежилась, словно от холодного ветра, которого я не чувствовал. Она выглядела крайне усталой — душой и телом.

— То есть мне нужно один раз исполнить эту песню, а потом мы разойдемся и забудем о том, что когда-либо встречались?

Она улыбнулась. Я тихо провел пальцами по струнам.

— Это не ответ.

— Мы можем разойтись по домам, но сомневаюсь, что я забуду.

— Почему вы так говорите?

Она опустила подбородок на колени.

— За последние полгода я прослушала сотни пробных записей. Может, даже больше. Но ни одна из них не тронула меня так глубоко, как ваша песня.

Я приглушил струны.

— Можно задать вопрос?

— Конечно.

Я окинул взглядом гламурные плакаты на стенах, фотографии, обработанные фотошопом. Особенно меня поразил один снимок, где неведомый фанат у ее ног откидывал со лба ее блестящие волосы.

— Это она будет слушать или вы?

Делия глубоко вздохнула и сгорбилась.

— Я буду слушать, как я слушаю.

В дав часа ночи в «Раймане» между нами не было ничего, кроме воздуха, поэтому я возвысил голос и спел для аудитории, состоявшей из одного человека, предлагая свою песню всему миру, лежавшему передо мной, и стенам зала, где встретились две сломленные души.

Когда я закончил, она покачала головой и вытерла лицо рукавом. Целую минуту она сидела, расслабившись в кресле, закрыв глаза и запрокинув голову. Она ничего не говорила, лишь неосознанно постукивала носком туфли по полу.

Наконец она встала.

— Спасибо. — Она скрестила руки на груди и снова поежилась, словно холодный ветер вернулся. Наполовину отвернувшись, она добавила через плечо: — Большое спасибо.

Она направилась к выходу, когда я крикнул ей вслед:

— Эй, а вы…

Она повернулась.

— Вы бы спели ее со мной?

Она шагнула ко мне.

— Правда? Вы не возражаете?

Я отступил в сторону из-под лучей единственной лампы.

— Нет.

Она кивнула:

— Мне это нравится. — Она поднялась по короткой лестнице, ведущей на сцену. — Можно узнать слова?

Я достал записную книжку из-под ремня на спине и открыл на нужной странице. Она указала на значки Нэшвиллской системы счисления:

— Вы это понимаете?

— Более или менее.

— Парни из моей группы твердят, что мне нужно научиться, но для меня это полная околесица. — Она прочитала текст и провела кончиками пальцев по прочеркам пера. — Прекрасно. Откуда это?

— Мой отец был… он странствующий проповедник. А я тогда был ребенком. Пришла сильная гроза, и молния подпалила шатер. Повсюду гремел гром. Я спрятался под скамьей у пианино. Ливень хлестал горизонтально и заливал мое лицо. Люди разбегались, как муравьи. Отец запустил руку под скамью, вытащил меня оттуда и указал на мое сердце, а потом прошептал на ухо…

— …«Выпусти это», — закончила она.

— Это был первый раз, когда я играл перед людьми.

— Думаю, мне бы понравился ваш отец.

Я уже исполнил вступление и кивком показал ей, что можно начинать. Она тихо запела, подпевая гитаре, подпевая моей песне. Ее голос был словно создан для этого. Ее вокальный диапазон и сила голоса позволяли играть со строфами, но она воздерживалась от этого, полагаю, не желая ранить мои чувства. Когда я начал играть второй куплет, она раскрыла голос и спела для меня в полную силу.

Когда отзвучали последние ноты, мы провели в молчании целую минуту. Потом еще одну. Наконец она приподняла бровь:

— Ну как, нормально?

В последнее время ей явно приходилось нелегко. Слишком много критических замечаний, окриков и наставлений. Мне в голову пришла мысль о собаке, которую так долго держали на поводке, что даже если снять его, она все равно останется рядом.

Моя песня в ее исполнении была одной из самых прекрасных вещей, которые мне приходилось слышать. Я ломал голову над тем, как сказать ей об этом, не показавшись очередным ее ревностным поклонником.

— Мне всегда казалось, что лучший голос — не тот, который может взять больше всего октав, громче всех остальных, звучит дольше… как угодно. Нет, это голос, которые заставляет нас поверить в то, что он поет чистую правду.

Она немного расслабилась.

— Ну и как? Вы поверили?

— Да, — я рассмеялся.

Она лукаво улыбнулась, как будто тоже запустила руку в банку с вареньем. Потом она покосилась на дверь и тихо спросила:

— Хотите еще раз?