— Куп не будет рассказывать об этом, но он написал восемнадцать первоклассных хитов. Я исполнила всего лишь пять из них. — Она повернулась ко мне и приподняла бровь: — У тебя есть что-то новое, чем ты хотел бы поделиться с нами?
Я заглушил струны ладонью и заговорил в микрофон:
— Двадцать пять лет назад, в этом же месяце, я стоял на этой сцене вместе с отцом. В своей бесконечной глупости и невежестве я заявил, что больше не собираюсь петь его дурацкие песни, путешествовать с его дурацким передвижным цирком или делать все то, что он хотел от меня. Потом… потом я сжал кулак и со всей силы ударил его в лицо. Разбил ему рот. Тому самому отцу, который всегда любил меня и желал мне только хорошего.
Публика ответила молчанием. Я сделал несколько шагов к тому месту, где когда-то стоял мой отец.
— Пока он стоял здесь и кровь капала на сцену, я снял кольцо, которое он мне подарил, и забросил его, — вместе со своим прошлым, — куда-то далеко в реку.
Молчание толпы сопровождалось мирным журчанием ручья неподалеку от нас.
— После этого публичного оскорбления я украл все, что было ценным для него, включая его сбережения, грузовой автомобиль и гитару, подаренную ему моей мамой в день свадьбы.
Если раньше я не владел безраздельным вниманием публики, то теперь оно мне было обеспечено. Следующее признание оказалось наиболее мучительным. Мой голос срывался:
— Я больше никогда не видел отца живым.
Публика словно застыла. Даже те, кто ходил в туалет и возвращались обратно, замерли на месте.
— В ту ночь я приехал в Нэшвилл, где узнал, что не представляю собой ничего особенного, и быстро потерял все украденное. Деньги, автомобиль, гитару, все остальное. Пять лет спустя мне выстрелили в грудь и оставили умирать в подожженном доме. Двадцать лет я не знал, кто вытащил меня из огня. Несколько минут назад я узнал это.
Я поднял отцовское письмо.
— Это был мой отец. Не знаю, как он нашел меня, но он это сделал. Он спас меня, когда я не мог спастись самостоятельно. Хотелось бы сказать, что у этой истории был счастливый конец, но… цена моего спасения от пожара оказалась слишком высокой. Отец умер от ожогов и отравления токсичным дымом.
Публика с сочувствием и переживанием внимательно слушала меня. И я впервые увидел, что дело было не только во впечатлении от моей истории, но и в том, как она перекликалась с их собственной жизнью. Хотя подробности разнились, многие люди, смотревшие на меня, разделяли ту же боль, раскаяние и сердечную муку, — и каким-то образом, узнавая правду обо мне, они понимали, что они не одни такие. Они были не единственными, кто расстался с любимыми людьми.
Я собрался с силами.
— Когда я уехал отсюда, то не просто забрал отцовское имущество. Я отобрал у него себя, и это было верхом эгоизма. Именно это для него было больнее всего.
Я подошел к краю сцены, мягко проводя пальцами по струнам.
— Уже двадцать лет я стараюсь понять, как можно попросить прощения у умершего человека. Иногда я поднимаюсь на эти холмы, смотрю с высоты и спрашиваю Бога, почему Он сохраняет мне жизнь. Почему бы просто не покончить со мной? Поразить меня молнией, и делу конец. Но потом я слышу песню и понимаю, что эту музыку пишу не я. Не может быть, чтобы нечто настолько красивое могло родиться у такого испорченного человека. Такого злонамеренного. Но каким-то образом музыка рождается, а поскольку она прекрасна и я не хочу ее терять, то я записываю слова и музыку. — Я покачал головой. Слезы капали у меня с подбородка. Я вытер лицо. — Поэтому я здесь, в самом конце пути, и я спрашиваю: что делать с музыкой, звучащей во мне?
Биг-Биг стал тихо наигрывать на пианино. Хор загудел. Делия покачивалась рядом со мной. Звучание хора за моей спиной становилось все громче. Блондин и его друзья приблизились вплотную к сцене. Повернувшись, я увидел отца, стоявшего рядом со мной. Я вытащил из-под ремня записную книжку, открыл ее и передал Делии. Потом медленно поднял руки так высоко, как только мог. Так, как делал отец.
— Это песня… — Мой голос прервался. — Это песня… о том, что я надеюсь найти, когда попаду туда, куда я направляюсь сейчас. — Я сыграл первый аккорд. — Она называется «Тот, кто ушел далеко».
Я заиграл. И впервые с тех пор, как я покинул эту сцену, я запел во весь голос.
Где-то на середине первой строфы голос Делии присоединился ко мне и пролился на меня благотворным дождем.
Когда я закончил, то перешел к известной песне, и к тому времени, когда я спел «Дай сердцу воспевать Твою славу», все подпевали мне, как могли[55].
Мы исполнили все шесть строф и когда подошли к последней, то отложили инструменты и запели без сопровождения: