Так тихо. Так жутко. Я слышу равномерные «тик-так» часов где-то в гостиной, но едва ли мне это помогает.
Тишина становится моим спутником, куда бы я ни пошла, тотальное одиночество и тотальная же тишина, они ходят за мной, наступают мне на пятки, кусают за лодыжки.
Так будет всегда. Так будет всегда.
Тик.
Тик.
Но голоса и ощущения, темнота и тишина лезут в уши и в рот, пробираются в горло и ниже, ниже, забивая густым черным страхом трахею, спускаются к легким, они теперь будут жить там, сожмут, замажут, вытравят весь воздух.
Я силюсь сделать вдох, разорвать ощущение и черт возьми, это почти смешно.
Вот я, и мне двадцать восемь. Вот я, и я в очередной раз негромко вою в подушку, а паническая атака находит меня посреди ночи.
Тик.
Верните воздух. Я помню его лицо так, как будто это было вчера, как будто он продолжает случаться со мной и его лицо не может сделать со мной ничего, кроме того, что уже успело сотворить. Уходи, уходи, уходи, оставь меня. Но я помню крупный нос, помню темные кудрявые волосы, глаза внимательные, смуглую кожу и небрежную усмешку.
В самом деле, надо мной у него больше нет власти. Нет ведь, правда? Но воздух продолжает заканчиваться. А время застыло, сломалось, застопорилось на убогом, навязчивом Тик. Тик. Тик.
Тик. Тик. Тик.
И может быть я до сих пор ищу его на другой стороне кровати и отдергиваю руки, будто обжегшись, когда не нахожу.
Я делаю над собой еще одно волевое усилие, я пытаюсь считать вдохи, четыре секунды вдыхаем, две задерживаем, четыре секунды выдыхаем, две задерживаем. Повторить.
Часы сходят с ума и ночь без городского освещения темная совсем. В городе нет такой темноты. В городе нет такой тишины, это моя собственная внутренняя жуть. Растет. Множится. Делится. Черной смолой залепляет мне ноздри.
Я рычу сквозь зубы, ощущение вяжет меня по рукам и ногам, я пытаюсь сесть и пытаюсь разорвать мутный удушающий плен простыней. Собственных мыслей. Это чудовищное ощущение. Это греющийся, копящийся, оплывающий как отвратительно жирная свеча, стыд. Хватит. Хватит.
УХОДИ.