Дороги моря

Все как всегда, все те же стены, все те же мраморные полы, бесчисленное множество зеркал, этот дом дышит искусством, духом чужого вдохновения и в нем все еще будто совсем нет меня. Мое искусство искусством не считается, хотя мои работы почему-то усилиями Мораг начинают продаваться. Она не говорит «я горжусь тобой», я не благодарю ее. Мораг позволяет людям смотреть, как я на рисунках плачу, люблю, кричу под каждым слоем краски, Мораг думает, что я машина, и у меня нет чувств. Ее дома не было, и дом был спокоен, дом задышал, наконец-то перестал воспринимать меня враждебным существом, тревожащим его безукоризненную стерильность. Мы позволяем друг другу едва-едва соприкоснуться дыханиями и тут же отпрянуть. Раньше любое отсутствие Мораг дома было нами использовано, Илай входил через центральный вход, не влезал в окно, опасаясь истерики Мораг, я ловила его прямо в дверях, мы сталкивались, врезались друг друга в стотысячный раз.

Его нет. Его выбор. Его победа. Игра сыграна. Как далеко мы сможем друг друга толкнуть? Кто первый перешагнет опасную, едва ли не унизительную черту влюбленности.

Я чувствую подступающий к горлу комок, меня то ли тошнит, то ли хочется плакать. В такой день думать об Илае неправильно, и я думаю, думаю, думаю все равно.

Я в своих свеженьких, новеньких, еще хрустящих девятнадцати. Говорят, все впереди, но сердце все равно не на месте, все не так. Когда я закрываю за Ланой дверь, клининговая служба уже заканчивает разбираться с последствиями нашей «умеренной», «клянусь, я всего пару человек пригласила, Скарлетт!» вечеринки, Лана целует меня в обе щеки, один раз облизывает нос, я все еще слышу ее смех, когда за ней закрывается дверь, – Приходи к нам завтра! Мы с Тейтом такое придумали, ты просто дар речи потеряешь, Скарлетт Фиона, я тебе точно говорю!

Я усмехаюсь ей вслед, подумать только, последний год как тинейджер, дальше только больше, безумие какое-то, раньше казалось, что двадцать – это чертовски много. У нас никаких принципов, у нас не осталось ни одной установки, мы творим что попало. О, Илай больше не придет на ручках отнести меня в спальню и пожалеть, милый, у меня так болит голова. Я хочу творить ерунду. И значит буду.

Илай после себя не оставил ничего, я физически чувствую натяжение этих струн в душе, я тянусь к нему всем существом и связь обрывается, все обрывается, я вроде чувствую его на другом конце. Но его здесь нет.

Когда по ночам очередная сущность, очередная пустота пытается прижаться ко мне, лезет ко мне под одеяло, это похоже на насилие – им и является, я шепчу «уберите руки», и у меня нет больше сил сопротивляться, эти ледяные пальцы везде, я чувствую их каждым сантиметром кожи, они трогают, они хватают, если бы хватило сил – прорвали бы кожу, но я просыпаюсь, усыпанная синяками, зацелованная самой смертью, если мне вообще удается уснуть.

Я знаю, что я люблю Лану. Когда она рядом – я могу с ней уснуть. Я знала, что любила Илая. Когда он был рядом, это не было вопросом, мое лекарство от бессонницы. Но любовь, она вовсе не об этом, конечно. Я знала, что любила Илая и именно поэтому я сразу знала, что проиграю. Как только он об этом услышит.

Какая глупость, в самом деле. Была бы умнее – смолчала бы. Но это ему вечно надо поставить вопрос ребром, не оставить ни одного пути к отступлению, что он делает, конечно же. Зачем ты так со мной?

Когда по ночам очередная сущность шепчет мне в ухо: «Скарлетт, малышка, впусти меня, впусти, здесь так голодно, здесь так холодно, здесь так одиноко, впусти меня.»

Хочет пролезть в меня. Пролезть внутрь. Я закрываю глаза, зажмуриваю накрепко. Я представляю Илая, всегда горячий, будто огненный, его ладони ползут по животу, он целует в шею сзади, шепчет на ухо какую-то ерунду.

Илай обещал заставить их исчезнуть. Никому больше не позволить ко мне подойти.

Все обещания, что мы больше не собираемся выполнять, правда? Это моя забота теперь. Все теперь только моя забота.

Дела я делаю на автомате, пока ребята из клининговой службы заканчивают дома, я встречаю курьера с цветами, все выходят через черный вход, Мораг с отцом появляются через парадный, я слышу, не подслушиваю, ни в коем случае, но слышу, как он извиняется, обещает вернуться позже. У него как всегда дела-дела-дела, он не дожидается, пока я выйду его встретить, но я все равно на всякий случай воспроизвожу его лицо перед глазами, острые скулы, линия челюсти, о которую можно порезаться, волосы медовые, отливают в медный, а глаза охровые какие-то. С зеленым оттенком. Я раскладываю отца по составляющим, по кирпичикам, надеясь задержать его рядом хотя бы мысленно. Я не рисую его почему-то, наверное, боюсь, что и с портрета он уйдет тоже.

Мне отчего-то страшно появляться перед ней. Я не знаю, почему. Но, мне кажется, Мораг, которая, наконец, получила все, что хотела, меня просто прикончит.

Я нахожу ее в гостиной, в любимом кресле, сверток у нее в руках маленький такой, люди вообще бывают такими маленькими? Я впервые вижу новорожденного, у него пока ни имени, ничего.