Дороги моря

Он не говорит мне ни слова, наказывает молчанием, я поднимаюсь и неловко сбегаю в гостиную, стараясь не попадаться ему на глаза. Я чувствую себя виноватой. Надо есть. Не надо плакать. Надо поправляться. Надо стремиться к цели. К цели – это куда? Это слова Андреаса, а у меня слов будто и не осталось.

У Андреаса в голове свод правил, он живет по расписанию, четкий режим – это всегда хорошо. Это всегда полезно.

А мне только больно, больно, больно, больно.

Я не становлюсь лучше. Я абсолютно не становлюсь лучше.

Я разочаровываю его.

Я хотела бы сказать, что разочаровываю себя, но для этого надо чувствовать хоть что-то.

***

Иногда я беспокоюсь, что у меня нет реальной личности.

Мне грустно, мне грустно, мне грустно, мне грустно, мне грустно, мне грустно, мне грустно, мне грустно, мне грустно.

Иногда я беспокоюсь, что история, написанная на моем теле – старые шрамы, происхождения которых я не помню, все это, все это – это не я. Это выдумка. Все это – фейк, подделка, человеческий суррогат. И я тоже.

Мне грустно, мне грустно, мне грустно.

Нелюбимая и уродливая. Я чувствую себя так тем сильнее, чем яростнее Андреас убеждает меня в обратном.

Может быть, я безумна.

Ну и пусть.

***

Одно из самых ярких воспоминаний, одно из самых четких, о первых днях в этом доме, я с трудом передвигаюсь, я с трудом нахожу себя в этих стенах и в этом теле.

Я помню, как мне хочется очиститься, смыть все старое – отрастить новую, здоровую кожу. Однажды я пробую: схватить металлическую штуку для сковородок и тереть, тереть, пока не станет чисто.

Андреас ловит меня в самом начале, отбирает, даже не ругает почти. Успокаивает.

Целует в лоб. Андреас постоянно целует меня в лоб, и я снова чувствую себя больным ребенком. Я постоянно чувствую себя больным ребенком. И мне хочется плакать, но я сильнее закусываю губу.

Не надо. Это его расстроит.

Но мне хочется утопиться в собственной (его) ванной, он сгружает меня с рук, я на секунду цепляюсь за него, не знаю, я ничего не знаю. Ничего не понимаю.

Он помогает мне, он меня не рассматривает, я смотрю на себя, к сожалению, я не могу перестать смотреть на себя, не помню, чем я была до этого. Но меня было больше. И я была живее. Мне видится иллюзия чьих-то рук на этом теле. И все было иначе. Оно было живым. Мы были живы.

Прикосновения Андреаса бережные, он умудряется помочь мне отмыться, не взглянув на меня лишний раз. Ни разу не смутив. Я чувствую себя.. Такой больной. Такой ужасно, непоправимо, катастрофически больной.

От его прикосновений мне хочется плакать, перестань, не трогай меня так, не трогай меня так, будто я неизлечимо больна, будто от твоих прикосновений я рассыплюсь, не делай этого со мной, пожалуйста, я не хочу, мне неприятно.

От унижения хочется плакать, я разревусь, действительно. Ночью. В комнате. Под одеялом.

Когда он закончит, поцелует меня в лоб, улыбнется, – Видишь? Ничего страшного. И металлическая штука тебе вовсе не нужна.

Мне. Хочется. Плакать.

Я терплю.

Скоро мне снова будет плохо. Скоро я снова потеряюсь.

И картина повторится снова.

Я не хочу, не хочу, не хочу, не делай этого со мной.

Я хочу, чтобы меня видели. От меня отворачиваются. Целуют в лоб.

Я задыхаюсь, горло сдавливает, легкие сдавливает, столько лет вдали от дома, столько лет, я ничего не понимаю, я хочу содрать с себя кожу.

Пожалуйста, прошу тебя, перестань, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.

***

С Камиллой мы прощаемся еще в Лондоне, я даю им поговорить, но не помню, о чем именно они говорят, я только помню, что в тот промежуток много плакала и еще больше болела. (Сейчас я плачу еще больше, не могу остановиться, лицо становится неприятно трогать, будто слезы у меня кислотные какие-то, Андреас, по-моему, замазывает мои катастрофы детским кремом)

Я не знаю, о чем он говорит с бывшей женой, знаю только, что когда возвращаюсь в собственную голову – едва ли это действительно можно назвать так, я его обнимаю. Камиллу в себя впускать было почти приятно.

Потом, через много дней, даже месяцев, я потеряла счет времени еще в монастыре и так и не нашла его снова, он скажет мне: Камилла погибла из-за меня, я здорово напортачил с одним заказом, за что был наказан. Все случилось на моих глазах.

Я понятия не имела, чего именно он хотел, чтобы я его пожалела? Но Андреасу не нужна моя жалость, ему не нужна даже моя поддержка, в уравнении про нас с ним – я всегда чувствую себя исключенной. Это тоже входит в привычку, я разрешаю до себя дотрагиваться – не могу сопротивляться, эти руки несут заботу, но душами мы не соприкасаемся.

– Камилла тебя не винила. Камилла знала, что.. Ты бы этого не хотел. Что так случилось. Такое просто случается.

И он качает головой, ожесточенно, озлобленно, он хмурится, – Это все моя дурацкая работа, это все люди, с которыми я связался. Это все моя вина.

И он откровеннее, он более открытый, чем я когда-либо его видела, – Чего она по-настоящему хотела, так это того, чтобы ты вышел из дела. И ты можешь это себе позволить.