Дороги старушки Европы

— Тихо, тихо, — Франческо с преувеличенным вниманием выглянул наружу и огляделся, хотя площадка вопиюще пустовала и вряд ли кто подслушивал их разговоры. — Монна Бьянка, мне придется довериться вашему благоразумию…

— Никому ни слова, ни полслова, ни даже звука, — горячо заверила его девочка. — Я, конечно, болтлива, но отнюдь не глупа. Считай, что я внезапно онемела и оглохла. Я все сделаю, только… только расскажи хоть немножечко! У нас так редко случается что-нибудь интересное! Кто она? Рамон действительно украл ее?

— Полагаю, что да, — сказал Франческо, в душе поразившись горячности ребенка и обозвав себя распоследним проходимцем за решение использовать снедающее Бланку любопытство в своих целях. Он мог понять девочку, наверняка умиравшую здесь от скуки. Братья пренебрегали ей, полагая слишком маленькой для бесед; отец, похоже, вообще не обращал внимания на последнего из четырех своих отпрысков, да вдобавок, как упомянула сама Бланка, ее происхождение считалось не совсем законным. Разумеется, она ухватилась за первую же подвернувшуюся возможность внести в свою жизнь хоть немного ярких красок. — Эту даму зовут Изабелла, и я сомневаюсь, чтобы она по доброй воле поехала куда-либо вместе с твоим братом. Кроме того, она с ним не знакома — это я знаю точно.

«Ой ли? — мелькнуло в голове. — Что ты вообще знаешь о монне Изабелле, кроме того, что второй такой нет на свете?»

— Изабелла, — мечтательно повторила Бланка и деловито поинтересовалась: — Она принадлежит кому-то из твоих спутников?

— Знаешь, — осторожно подбирая слова, начал слегка ошарашенный подобной прямотой Франческо, — монна Изабелла, как мне кажется, не относится к числу женщин, о которых можно сказать, будто они кому-то принадлежат…

— Чем дальше, тем интереснее, — восхищенно протянула Бланка. — Если она не подруга и не родственница кого-то из этих двоих, то почему… А, поняла! Она обещана одному из них?

— Нет, насколько я знаю, — растерянно пробормотал Франческо.

— Неужели они приехали спасать ее просто так? — не на шутку опешила девочка. — Разве такое еще случается в жизни, а не в сказках и балладах? Тогда мне здорово повезло… — она требовательно подергала собеседника за рукав. — Рассказывай дальше! Кто эти господа, твои друзья? Я видела, как они въезжали в замок и отправились разговаривать с отцом. Они красивые, особенно тот, высокий, на сером коне. Как его зовут? И почему он так странно одевается?

«Она всего лишь ребенок, не по годам умный и наблюдательный ребенок, воспитанный странными людьми, больше занятыми собой, нежели ей, — напомнил себе Франческо. — То, что для тебя — вопрос жизни или смерти, для нее всего лишь игра. Она не виновата в том, что не знает жизни за пределами крепости. Не разочаровывай ее — это к ней еще придет. Сложи историю, такую же захватывающую, как слышанные ею легенды. Она уже знает, как неприглядна бывает правда, так обмани ради ее же блага. Хотя ты можешь припомнить случай, когда ложь, даже ложь во спасение, становилась благом? Господи, почему твои дети вынуждены постоянно прибегать к хитрости и одурачивать ближних своих? Не обижайся на меня, монна Бьянка-Терезия-Катрин-Маргарита, я с удовольствием оставался бы честным, да никак не получается…»

Глава двенадцатая Многие знания — многие печали

8 октября, поздний вечер — 9 октября 1189 года, ночь.

Замок Ренн-ле-Шато, Предгорья Пиренеев.

«Удивительно, как здесь много красивых лиц, — мессир Гай вновь пробежался взглядом по расположенному на первом ярусе донжона круглому залу, убеждаясь в истинности своего наблюдения. — Только почему все они кажутся не настоящими? Не лица, а личины, за которыми… За которыми самое страшное — пустота».

Quodlibet — вечеринка, где лакомым блюдом почиталась хорошо рассказанная история или песня, неизвестная большинству присутствующих — чинно докатилась до своей второй половины. Иноземным гостям, вопреки мрачным ожиданиям Гая, уделили ровно столько внимания, сколько надлежало отмерить по выверенным канонам вежливого гостеприимства, после чего предоставили их самим себе. Господа рыцари из королевства Английского ничуть не возражали против такого обращения, позволявшего им рассматривать местное аристократическое сообщество, держась от него на почтительном удалении. Единственным из приезжих, кто волей-неволей оказался на виду, стал Франческо, однако, насколько мог судить Гай, их молодой попутчик пока держался безупречно. Пусть он стыдился своего происхождения и будущего ремесла, однако у него имелось нечто, позволявшее ему держать голову высоко поднятой — он умел играть на виоле, и, что немаловажно, делал это хорошо.