Дороги старушки Европы

Не поверивший столь печальной новости Мак-Лауд наклонил бочонок над пустой кружкой, но получил только несколько медленно вытекших капель. Фитиль прогоревшей до донышка лампы выбросил прощальный язычок огня и погас, оставив компанию посреди шелестящих виноградных листьев навеса, синего бархатного простора ночи и непривычно ярких звезд провинции Лангедок.

* * *

Утро следующего дня выдалось на редкость суматошным: казалось, все обитатели «Берега реки» решили одновременно тронуться в путь. Кое-кто направлялся в сторону гор, но большая часть постояльцев уходила по старой, проложенной еще римлянами, дороге вдоль Гаронны, намереваясь поспеть к празднику в Тулузе. На конюшне постоялого двора царило форменное столпотворение из людей, лошадей, мулов и ослов; обычно покладистые животные, заразившись царящим вокруг настроением, всячески усложняли хозяевам жизнь, кому-то в суете уже успели наступить копытом на ногу, а кого-то визгливо обвиняли в попытке стянуть чужую уздечку.

Единственный островок спокойствия в этом бурном море сидел на срезе большой каменной поилки для лошадей, и издалека Гай принял его за Франческо — из-за виолы в руках и слегка отсутствующего вида. Однако сэр Гисборн вспомнил, что принадлежащий их попутчику инструмент давно убран в кожаный футляр, и вряд ли Франческо позволил себе столь откровенно бездельничать.

Неизвестный пошевелился, окончательно развеяв сомнения Гая. Мессир Бернардоне-младший точно не мог похвастаться соломенными, добела выгоревшими на солнце лохмами. Устроившийся на краю поилки человек не замечал окружающей суеты, равнодушно взирая поверх проходивших рядом с ним людей и меланхолично перебирая струны. Он выглядел так, будто служил живым украшением серого каменного корыта, и сэр Гисборн в очередной раз подивился странностям местных порядков: в Лондоне подобного типа уже давно бы попросили не мешать прочим горожанам. Здешний же народ, похоже, давно привык к необычным выходкам приезжих. А может, у этого человека имеется какое-то право сидеть на избранном им месте?

Так ничего и не решив, Гай прислушался к еле различимой в общем гаме рваной тревожной мелодии, разобрав совершенно непонятные слова:

Кровит на лбу материка истерзанный Прованс,
И небо — лик Предтечи, где сентябрь на пробор
Расчесывает облака, ненастен и гриваст.
Он распахнул свои крыла от Арль до Иль-де-Франс.
Но брызжет гной
Земли родной
Из почернелых пор.
Esquise mua, вы мерзость, монсеньор…

Но в чем, mon Deux, мой черный бог, моих лесов вина?

Где Лангедоль и дерзкий Юг ведут с рождения спор,
Где символ веры — дага в бок, где вера есть война?
И кровью просочился луг, и гладь озер и гор,
Где все мечты —
Кость на кости,
В горсти альбийских гор.
О будь же, будь ты проклят, монсеньор…

Окончательно впавший в тягостное недоумение сэр Гисборн огляделся в поисках кого-нибудь, способного разъяснить ему смысл увиденного, и остановил пробегавшего мимо молодого парня, прислуживавшего в трактире, спросив:

— Любезный, кто это у вас торчит посреди двора, словно пугало в огороде?

Работник папаши Тардье глянул в указанном направлении и досадливо скривился:

— Опять притащился… Вы, мессир, не обращайте на него внимания, я его сейчас выставлю. Это Лоррейн, он из Прованса и слегка того, — парень выразительно постучал себя согнутым пальцем по голове. — Вообще он тихий, шляется туда-сюда, никому не мешает, иногда его в замки пускают — поет он здорово. Только случается, на него как накатит — спасайся, кто может… Лоррейн, матушку твою вдоль и поперек!

Беловолосый незнакомец с явной неохотой повернулся на крик.

— Проваливай отсюда, не то хозяина позову! Давай, давай, шевелись!

— Che casa? — на ступеньках крыльца появились Франческо и мистрисс Изабель, нагруженные мешками и парой вместительных кожаных кофров. — Что случилось?

— По-моему, явился местный юродивый, — сказал Гай. — Во-он сидит.

— Для юродивого и бродяги он чересчур хорошо выглядит, — высказала свое мнение девушка, предусмотрительно встав позади сэра Гисборна. — Что ему здесь нужно?

— Понятия не имею, но его сейчас прогонят, — успокоил ее Гай, с детства питавший какое-то непреодолимое отвращение ко всякого рода нищим и попрошайкам, якобы увечным и калечным. Конечно, среди них попадались люди, изгнанные из дома сложившимися обстоятельствами — войной, неурожаем или болезнями, но большинство этих «христарадников», по глубокому убеждению Гая, относилось к древнему и неистребимому племени мошенников, пользующихся чужой добротой.