Дороги старушки Европы

Сам сэр Гисборн, как не старался, не мог найти в себе ни капельки любопытства к творившемуся перед его глазами действу, на которое вместе с ним глазела добрая треть населения Тулузы, вкупе с гостями столицы Лангедока, паломниками, солдатами гарнизона, семействами окрестных баронов, съехавшихся на праздник, и бог еще знает кого. На огромном помосте, завешанном трепыхающимися на ветру коврами и цветочными гирляндами, успевшими с утра слегка завянуть, разыгрывалась завершающая часть древней истории короля Хлодвига, его неугомонной супруги и святого подвижника Ремигия. Король собирался в поход на варваров, ослепительно блестели на ярком осеннем солнце надраенные кольчуги, мерно колыхалось окружающее помост шумливое пестрое море людских голов, ловя каждое слово, а мессир Гай из Ноттингама, что в королевстве Английском, пребывал в крайне раздраженном состоянии духа. Повинная в сем троица — Дугал, Франческо и присоединившаяся к ним мистрисс Изабель — наверняка совершенно не испытывала мук совести и в данный миг наслаждалась где-то хорошим днем, праздником и всеми грешными радостями жизни.

Началось все с утра, на постоялом дворе «Конь и подкова», когда развеселившаяся парочка в лицах Мак-Лауда и Франческо, пытаясь разбудить сэра Гисборна, не нашла лучшего способа, как перевернуть топчан, на котором спал помянутый сэр, затем опрокинуть на него таз с предназначенной для умывания водой и сбежать из комнаты прежде, чем Гай успел высказать все, что о них думает. Однако если они ожидали возмущенных криков на всю гостиницу, то просчитались. Сэр Гисборн успел вовремя напомнить себе, что сегодня праздник, который не годится портить руганью и шумным выяснением отношений, а кроме того — таковы уж его попутчики. Он не сомневался, что идея принадлежала шотландцу, но… А, пусть его! В конце концов, это всего лишь вода.

Праздники в Тулузе, как уже успел понять Гай, отличались заметным своеобразием: их начинали отмечать как можно раньше. Вот и сейчас снизу доносились оживленные перекликающиеся голоса, внезапно заглушенные разухабистой танцевальной мелодией. Пока Гай собирался, мелодия успела несколько раз смениться, хотя ее характер оставался прежним, а невнятный шум переместился из нижнего зала в обширный внутренний двор гостиницы, и к нему добавились частый топот и ритмичные хлопки в ладоши. Недовольство утренней выходкой спутников уже успело куда-то испариться, сменившись возбуждением и нетерпеливым ожиданием чего-то захватывающего и прекрасного, потому Гай решил пожертвовать завтраком и, прогрохотав по хлипкой лестнице, по здешним традициям лепившейся к галерее, соединявшей выходившие во двор комнаты постояльцев, очутился на краю яркого людского сборища.

Обитавшая в гостинице молодежь (как позабывшая о своих обязанностях прислуга, так и жильцы) решила, что лучший способ отметить начало праздничного дня — устроить танцы прямо во дворе. За музыкой далеко ходить не потребовалось: кроме Франческо, нашлось еще несколько умельцев дергать за струны, и по вытершимся каменным плитам понеслись два смеющихся кольца — из молодых людей и девушек. Почти сразу вокруг них образовалось третье, из зрителей постарше, азартно хлопавших и выкрикивающих что-то подбадривающее. Шумливые хороводы то разбивались на кружащиеся парочки, то вытягивались в бегущую цепочку, то создавали чинно выступающие шеренги. Гай запоздало сообразил, что девица, выступающая под руку с распоряжающимся сменой танцевальных фигур молодым человеком — не кто иная, как мистрисс Изабель. Она то ли успела вчера вечером навестить лавку готовой одежды, то ли захватила с собой и теперь извлекла из баула на свет новое платье, ярко-синее с розовой отделкой, соорудила замысловатую прическу и, похоже, веселилась от души, способности к чему сэр Гисборн за ней раньше не замечал. Ноттингамец еще успел подумать, что смотреть на принарядившуюся мистрисс Уэстмор довольно приятно, хотя благовоспитанной девице не пристало с самого раннего утра отплясывать в гостиничном дворе неизвестно с кем.

— Гай! — обрадованно заорали неподалеку. — Эй, Гисборн, вот ты где! Иди к нам!

Вопил, разумеется, Мак-Лауд, и Гай, раздвигая успевшую собраться изрядную толпу, направился к компаньону, стоявшему возле дверей конюшни. Впрочем, Дугала было трудновато не заметить в любом сборище — как из-за манеры одеваться, так и из-за врожденной способности привлекать всеобщее внимание. Однако сегодня шотландец наконец-то уделил внимание своей внешности, потрудившись не только вымыться и переодеться, но даже расчесать свою вечно спутанную шевелюру. Массивная серебряная фибула, которой Мак-Лауд закалывал на плече черно-желтый плед — переплетение диковинных растений и зверей, украшенная шлифованными аметистами — вспыхивала в солнечных лучах множеством сверкающих искорок.