Дороги судьбы

Там был доктор, чтобы лечить больных. Когда Док Милликин брался за вас, он превращал ужасы смерти в нечто похожее на приглашение на катанье на ослах. Он проявлял у постели больного манеры мормонского целителя и действовал на него не успокоительнее, чем телега, нагруженная железными брусьями. Эта старая медицинская кляча явилась в мою берлогу, как только я послал за ней. Сложением Док напоминал судака; у него были черные брови, а его седая борода струилась вдоль подбородка, как молоко из лейки. За ним шел мальчик-негр и нес старую банку из-под томатов с каломелью и пилу.

Док пощупал мой пульс и начал ворошить каломель каким-то земледельческим орудием из породы лопат.

— Мне еще пока не нужна моя маска на смертном одре, Док, — сказал я, — или моя препарированная печень. Я болен: мне нужно лекарство, а не лепная работа.

— Вы, видно, поганый янки? — спросил Док, продолжая размешивать свой портландский цемент.

— Я с севера, — сказал я, — но я простой человек и не нуждаюсь в гипсовых украшениях. Когда вы покроете весь перешеек асфальтом из этого вашего дерма, вы, может быть, не откажетесь дать мне небольшую дозу болеутоляющего или немножко стрихнину на сухаре, чтобы облегчить мое чувство недомогания?

— Все они так брыкались, — сказал старый Док, — но мы значительно понизили их температуру. Да, сэр, я полагаю, что мы порядочно-таки из вашей братии отправили к de mortuis nisi bonum. Вспомните-ка Энтиетем, и Булль-Рэн, и Семь Сосен, и бой под Нэшвиллем. Не было ни одного сражения, где бы мы вас не вздули, если только вас не оказывалось десять против одного. Я догадался, что вы — проклятый янки, как только взглянул на вас.

— Не раскрывайте опять пропасть, Док, — сказал я ему. — Если я янки, так в этом повинна география; что касается меня, то для меня южанин не хуже даже филиппинца. Я слишком плохо себя чувствую, мне не до споров. Давайте расстанемся без словопрений. Мне бы нужен лауданум, а не политика. Если вы для меня смешиваете этот сандарак с укропом, так, пожалуйста, заткните мне им уши прежде, чем вы дойдете до битвы при Геттисбурге… много пройдет времени, пока вы до нее доберетесь.

Тем временем Док Милликин раскинул на бумажных квадратиках целую линию укреплений.

— Янки, — сказал он мне, — принимайте по порошку каждые два часа. Они вас не убьют. Я заверну сюда под вечер, чтобы посмотреть, живы ли вы.

Порошки старого Дока выгнали из меня лихорадку. Я остался в Сан-Жуане и познакомился с ним ближе. Он был сам с Миссисипи и самым заядлым южанином, когда-либо нюхавшим мяту. В сравнении с ним Стонуолл Джексон и Р. Е. Ли казались аболиционистами. У него была семья где-то около Нового Орлеана; но он жил вдали от Штатов: у него была непреодолимая склонность к местностям, где не пахло правительством янки. Мы подружились с ним лично, как русский царь с голубем мира, но в убеждениях мы не сошлись. Старый Док ввел на этом перешейке поразительный метод лечения. Он брал свою пилу, раствор хлора и подкожный шприц и угощал этими ингредиентами все, что попадалось ему под руку, от желтой лихорадки до друзей.

Помимо прочих своих обязанностей, Док еще играл на флейте. Он был повинен в двух мелодиях. Одна из них была «Дикси», а другая сильно смахивала на «Реку Сэуени»; вероятно, она была ее притоком. Он приходил посидеть со мной, когда я поправлялся, насиловал свою флейту и говорил нецензурные вещи о Севере. Вы могли бы подумать, что дым от первого выстрела с форта Сэмтер еще носился в воздухе. Это было в то время, когда здесь, на перешейке, происходили эти бутафорские революции, завершившиеся после пятого акта тем, что дядю Сэма вызывали девять раз, и он выходил кланяться, держа за руку мисс Панаму, а декорацией был канал. Так это дело окончилось, но поначалу казалось, что Колумбия собирается придать Панаме вид панамы же, но ценою в два доллара девяносто восемь центов. Я думал, что соломенные шляпы выиграют, и поступил к ним на службу. Меня назначили полковником над бригадой в двадцать семь человек. Войска Колумбии отнеслись к нам страшно грубо. Однажды, когда моя бригада, сняв сапоги, занималась в песчаной местности упражнениями в ротном строю, колумбийская армия бросилась на нас из-за кустов и наделала столько шума и неприятностей, сколько только было в ее силах. Мое войско сделало поворот налево кругом и покинуло поле битвы. Заманивая противника на протяжении трех миль или около того, мы попали в терновник, и нам пришлось сесть. Когда нам приказали поднять ноги кверху и сдаться, мы повиновались. Пятеро моих лучших штаб-офицеров пали, сильно страдая из-за стертых камнями пяток. Тогда эти колумбийцы захватили вашего друга Барни, сэр, лишили его знаков отличия, состоявших из манерки с ромом, и приволокли его на военный суд. Председательствующий генерал выполнил все законные формальности, которые иногда затягивают дело в южноамериканских военных судах на целые десять минут. Он спросил меня, сколько мне лет, и приговорил меня к расстрелу.