Дороги свободы. III.Смерть в душе. IV.Странная дружба

Женщина гладила головку ребенка: она неуверенно спросила:

— Значит, наступил мир?

— Да, мир, — убежденно сказал учитель. — Наступил мир. Вот во что нужно верить.

По толпе пробежала дрожь; Матье услышал за спиной робкое дуновение почти радостных голосов:

— Это мир, мир!..

Они смотрели, как горел Робервилль, и повторяли друг другу: война окончена, это мир; Матье посмотрел на дорогу: она вырывалась из ночи на двести метров, текла в неясной белизне до его ног и уходила омывать за его спиной дома с закрытыми ставнями. Красивая дорога, полная случайностей и смертельная, красивая дорога, во всяком случае, в одном направлении. Она вновь обрела первозданную дикость античных рек: завтра она принесет в деревню корабли, загруженные убийцами. Шарло вздохнул, и Матье, ничего не сказав, сжал ему руку.

— Вот они! — сказал чей-то голос.

— Кто?

— Фрицы, говорю тебе: вот они!

Тень зашевелилась, солдаты-стрелки с ружьями в руках по одному выходили из черной воды ночи. Они продвигались медленно, осторожно, готовые стрелять.

— Вот они! Вот они!

Матье толкнули, сдвинули с места: широкое и беспорядочное колебание началось в толпе вокруг него.

— Бежим, ребята! — крикнул Люберон.

— Ты что, спятил? Они нас увидели, остается только их ждать.

— Ждать их? А они в нас будут стрелять, да?

Толпа единодушно удрученно вздохнула; пронзительный голос учителя прорезал ночь:

— Женщины — назад! Мужчины, бросьте винтовки, если они у вас есть! И поднимите руки вверх.

— Вы, кретины! — закричал возмущенный Матье. — Вы что, не видите, что это французы?

— Французы…

Все мгновенно остановились, затоптались на месте, потом кто-то вслух усомнился:

— Французы? Откуда они взялись?

Это были французы, человек пятнадцать под командованием лейтенанта. У них были почерневшие и суровые лица. Деревенские жители выстроились по обочинам дороги и недружелюбно смотрели, как проходит этот отряд. Французы, да, но они идут из чужих и опасных мест. С ружьями. Ночью. Французы, которые выходят из тени войны и приводят войну в это уже умиротворенное селенье. Французы. Может быть, парижане или бордосцы; вовсе не немцы. Они прошли между двумя изгородями из вялой враждебности, ни на кого не глядя; вид у них был гордый. Лейтенант отдал приказ, и они остановились.

— Какая здесь дивизия? — спросил он.

Он ни к кому лично не обращался. Все промолчали, и он повторил вопрос.

— Шестьдесят первая, — неприязненно ответил кто-то.

— Где ваши командиры?

— Удрали.

— Что?

— Удрали, — повторил солдат с явной издевкой. Лейтенант скривился и не стал настаивать.

— Где мэрия?

Шарло, как всегда предупредительный, приблизился:

— Слева, в конце улицы. Метров сто пройдете — там будет мэрия.

Офицер резко обернулся к нему и смерил его взглядом:

— Что это за манера говорить со старшим по званию? Где ваша выправка? Вы что, подавитесь, если скажете «господин лейтенант»?

Несколько секунд царило молчание. Офицер смотрел Шарло в глаза; вокруг Матье люди глазели на офицера. Шарло стал по стойке смирно.

— Слушаюсь, господин лейтенант.

— Вот так.

Офицер обвел круг презрительным взглядом, подал знак, и маленький отряд тронулся дальше. Люди молча смотрели, как он углубляется в ночь.

— Значит, с офицерами еще не покончено? — огорченно спросил Люберон.

— С офицерами? — повторил чей-то нервный и горький голос. — Ты их не знаешь, они еще долго будут пудрить нам мозги.

Одна из женщин вдруг закричала:

— Неужто они собираются здесь сражаться?!

В толпе раздался смех, и Шарло добродушно сказал:

— О чем вы говорите, мамаша: они же не сумасшедшие.

Снова наступила тишина, все лица повернулись к северу. Робервилль, одинокий, недосягаемый, уже почти мифический, незадачливо горел в чужой стране, по другую сторону границы. Потасовка, бойня, пожар — все это годится для Робсрвилля, но с нами такого случиться не может. Медленно, небрежно люди отделялись от толпы и направлялись к деревне. Они возвращались, сейчас они вздремнут, чтобы быть бодрыми, когда ранним утром притащатся фрицы. «Какая гадость!» — подумал Матье.

— Ладно, — сказал Шарло, — я пойду.

— Ты идешь спать?

— Да, пожалуй.

— Хочешь, я пойду с тобой?

— Не стоит, — зевая, ответил Шарло.

Он удалился; Матье остался один. «Мы рабы, — подумал он, — рабы». Но он не сердило! та своих товарищей, они не виноваты: десять месяцев отбыли они на каторжных работах, теперь менялась власть, и они переходили в руки немецких офицеров, они будут отдавать честь господину фельдфебелю и господину оберлейтенанту; и тут не было большой разницы: каста офицеров интернациональна; каторжные работы продолжаются, только и всего. «Я на себя сержусь», — подумал Матье. Но он упрекал себя потому, что так можно было поставить себя выше других. Снисходительный ко всем, суровый к себе: еще одна уловка гордыни. Невиновный и виноватый, слишком суровый и слишком снисходительный, бессильный и ответственный, солидарный со всеми и отвергнутый каждым, совершенно здравомыслящий и полностью одураченный, раб и господин. Кто-то схватил его за руку. Это была девушка с почты. Ее глаза горели.

— Помешайте ему, если вы его друг!

— А?

— Он хочет сражаться; помешайте ему?