Дороги свободы. Том 2. Отсрочка

Большой Луи сконфузился. Ему не нравились ни Стараче, ни Марио, но он чувствовал себя виноватым перед ними. Он взял их за руки.

— Я думал, что это мой негритос, — объяснил он. Негр повернулся к нему спиной и снова принялся пить.

Марио посмотрел на Стараче, затем они оба повернулись к Дэзи — та стояла, уперев руки в бедра, она их ждала. Вид у нее был не слишком миролюбивый.

— Гм! — сказал Марио.

— Гм! — сказал Стараче.

Они повернулись, каждый схватил Большого Луи за руку, и увлекли его за собой.

— Пойдем поищем твоего негритоса, — сказал Марио. Улица была узкой и пустынной, пахло капустой. Над крышами виднелись звезды. «Они все друг на друга похожи», — грустно подумал Большой Луи. Он спросил:

— А много их в Марселе?

— Кого много, приятель?

— Негритосов?

— Вообще-то много, — сказал Марио, качая головой. «Я совсем темнота», — подумал Большой Луи. «Я вам помогу, — сказал капитан, — я буду вашей камеристкой». Марио взял Большого Луи за талию, капитан взял комбинацию за бретельку, Мод не смогла удержаться от смеха: «Но вы держите ее наизнанку!» Марио наклонился вперед, он сильно сжимал талию Большого Луи и терся лицом о его живот, он говорил: «Это мой приятель, правда, Стараче, этой мой дружок, и мы любим друг друга». А Стараче молча смеялся, его голова вращалась, вращалась, его зубы блестели, это был кошмар, его голова гудела от криков и света, они его не отпустят до ночи, смех Стараче, его смуглое лицо, которое поднималось и опускалось, кунья мордочка Марио; Пьера тошнило, море поднималось и опускалось в его желудке; Большой Луи понял, что никогда не найдет своего негра, Марио его подталкивал, Стараче его тянул, негр был ангелом, а я в аду. Он сказал:

— Негр был ангелом.

Две большие слезы покатились по его щекам. Марио его подталкивал, Стараче его тянул, они повернули за угол, Пьер закрыл глаза, был только моргающий свет фонаря на мостовой и пенистое пришепетывание воды о форштевень.

Ставни закрыты, окна закрыты, пахло клопами и формалином. Старик склонился над паспортом, свеча освещала его вьющиеся седые волосы, тень от его головы покрывала весь стол. «Почему он не зажигает электричество, так он себе изведет глаза». Филипп прочистил горло: он как будто затонул в безмолвии и забвении. «Там я существую, и вообще я существую, я еще заставлю себя признать, она не могла сглотнуть, в горле у нее стоял комок, а он изумился, рука, которую он на меня поднял, повисла в воздухе и как бы отсохла, он не думал, что я способен на такое, там я только что родился, но однако я существую здесь, напротив этого седого приземистого старика с седыми усами, хоть он и совсем обо мне забыл. Здесь; здесь. Здесь я продолжаю свое монотонное существование среди слепых и глухих, я растворяюсь в тени, но там, под светом канделябра между креслом и диваном, я существую въяве, там меня принимают в расчет». Он топнул ногой, и старик поднял глаза — близорукие, суровые, слезящиеся и усталые.

— Вы были в Испании?

— Да, — сказал Филипп. — Три года назад.

— Паспорт недействителен. Его нужно было продлить.

— Знаю, — нетерпеливо сказал Филипп.

— Мне это безразлично. Вы говорите по-испански?

— Как по-французски.

— Коли вас с такими белобрысыми волосами примут за испанца, считайте, вам повезло.

— Бывают и светловолосые испанцы. Старик пожал плечами:

— Мое дело предупредить…

Он рассеянно листал паспорт. «Я здесь, у мошенника». Это было невероятно. С самого угре все было невероятно. Мошенник походил, скорее, на жандарма.

— Вы похожи на жандарма.

Старик не ответил: Филиппу стало не по себе. Незначительность. Она вернулась сюда, эта прозрачная незначительность вчерашнего дня, когда я проходил сквозь взгляды, когда я был тряским стеклом на спине стекольщика, и когда я проходил сквозь солнце. Там, теперь я непрозрачен, как мертвец; она думает: «Где он? Что делает? Думает ли он все же обо мне?» Но не похоже, что старик знает, есть ли на земле уголок, где я — драгоценный камень.

— Ну что? — сказал Филипп.

Старик устремил на него усталый взгляд.

— Вас Питто прислал?

— Вы в третий раз спрашиваете. Да, меня прислал Питто, — с апломбом заявил Филипп.

— Хорошо, — сказал старик. — Обычно я такое делаю бесплатно, но с вас возьму три тысячи франков.

Филипп скопировал гримасу Питто:

— Разумеется. Я и не собирался просить вас о даровой услуге.

Старик усмехнулся. «Мой голос звучит фальшиво, — с раздражением подумал Филипп. — У меня нет еще естественной наглости. Особенно со стариками. Между ними и мной существует старый счет неоплаченных пощечин. Надо бы их оплатить сполна, тогда я смогу говорить со стариками на равных. Но последняя, — вспыхнуло у него в мозгу, — последняя с еще непроставленной датой».

— Нате, — Филипп быстро вынул бумажник и положил на стол три купюры.

— Глупый молокосос! — Я же могу их положить себе в карман и ничего не сделать.

Филипп встревоженно посмотрел на него и дернулся, пытаясь взять деньги назад. Старик расхохотался.

— Я думал… — сказал Филипп.

Старик продолжал смеяться, Филипп с досадой отдернул руку и заулыбался:

— Я разбираюсь в людях и знаю, что вы бы этого не сделали.