Дороги товарищей

Аркадий обычно стучал не так, и Соня подумала: «Кто это может быть?»

Дверь распахнулась, и вбежала Женя Румянцева. Соня ахнула. Хрупкая чашка, как белый голубь, выскользнула из рук и разбилась вдребезги.

— Соня!

— Женечка!

Сильная, очень возмужавшая за последнее время, Соня обхватила тоненькую Женю за талию и закружила вокруг себя, словно девочку, громко смеясь и целуя ее.

— Ух, сумасшедшая, озорная, противная ты девчонка! Ни разу не зашла. Вот тебе, вот тебе за это!

И Соня еще быстрее закружила Женю. Женя болтала ногами и визжала.

Вдруг Соня отстранила подругу и всплеснула руками.

— Боже мой, да я же мамину чашку разбила! К счастью это или не к добру?

— Пусть будет к счастью! — воскликнула Женя. Она с грустным видом подняла золотистый осколок. — Ты помнишь, как перед вечером у Павловского я играла на гитаре, а ты сидела такая грустная, задумчивая? Но все-таки хорошо тогда было! Не правда ли? Мы твердо знали, что впереди нас ждет только счастье. Если же и были какие неприятности, то ведь без этого нельзя. До свадьбы заживет! Вот скажи честно, — подступая к Соне, мечтательно зашептала Женя, — скажи честно: ты когда-нибудь думала о свадьбе? Нет? А я откровенно говорю, думала. Я думала! — Вдруг на ее лицо набежала тень. — А тут эта война! Фашисты! Страшные, ненавистные враги! Теперь уже каждому ясно, что разбить их не так легко. Саша мне говорит: надо подготавливать себя к возможному отходу Красной Армии в глубь страны.

— Как в глубь?

— За Чесменск, — тихо пояснила Женя.

Соня отшатнулась от нее и строго, почти угрожающе сказала:

— Этого не может быть!

— А вдруг! — громко и, сама не зная почему, дерзко спросила Женя. — Вдруг фашисты бросят такие силы, что наши не в состоянии, не в силах будут остановить их? Ведь фашисты много лет готовились к войне. Вдруг не подойдут еще наши подкрепления, не вступят еще в бой главные силы, когда враги очутятся около Чесменска. И ворвутся в наш город, захватят его! Ты думала об этом?

— Я даже думать об этом…

— Ты думала о том, что будет с тобой? — словно не слыша ответа подруги, пылко продолжала Женя. — Я думала, что со мной будет! Нет, меня не оставят в городе, чтобы защищать его! Меня увезут отсюда еще до того, как враги подойдут к Чесменску. Мне скажут: вы слабая девушка, ваше место в тылу. Меня посадят в вагон и увезут в Омск, или в Новосибирск, или в Ташкент. А защищать меня, а кровь проливать за меня будет дядя! Я же буду жить в Ташкенте, а когда разобьют фашистов, приеду в Чесменск и пройду по улицам, где этот дядя умирал за меня! — с горькой иронией заключила Женя.

— Не дядя, Женя, не дядя, а отец твой!..

— Да, отец! — выкрикнула Женя. — Отец мне завоевал свободную жизнь, отец построил мне школы и дворцы, отец оградит меня от грязных лап фашизма! Все — отец! Счастье, добытое тремя орденами отца, — оно мне, конечно, очень дорого! Но я не могу, не хочу быть иждивенкой. Я хочу сама отстаивать свое счастье, хочу быть достойной его! Вот почему я думаю, что будет со мной, если проклятые фашисты ворвутся в Чесменск, будут хватать и убивать советских людей..

— Замолчи, Женя, — дрогнувшим голосом остановила ее Соня.

Женя порывисто обняла подругу и прижалась щекой к ее груди.

— Тебе страшно? Не отказывайся, я понимаю. Милая Соня! Мне тоже страшно! Когда я подумаю, что в городском сквере будет разгуливать наглый чужеземец, сердце у меня леденеет. Я вчера лежала и думала: вдруг никто меня не посадит в вагон, не увезет в Ташкент, а останусь я в Чесменске, и придут фашисты, и схватят меня, как комсомолку, и будут пытать страшными, мучительными пытками. Когда я подумала обо всем этом, меня охватил ужас. Но я была неумолима, я шептала и приказывала себе: иди, иди! Ты — комсомолка, русская, а они — подлые захватчики, — ты сильнее их! И если бы я на самом деле шла со связанными руками навстречу этим бандитам, я победила бы! Но этот миг ощущения своего душевного превосходства над выродками — придет ли он ко мне в минуту действительной, невыдуманной опасности? Только тебе и никому больше — я говорю это, милая Соня!

Женя вздрогнула и крепче прежнего прижалась пылающей щекой к груди подруги.

— Если бы у меня была такая душа, как у тебя! — горячо откликнулась взволнованная Соня. — Тебе суждено летать, как орлу, высоко-высоко в синем небе! — Соня вздохнула. — Я сейчас довольна, что Аркадия пока не взяли в армию, а в душе, где-то в самом больном и нежном уголке, точит какой-то червячок: стыдись, ведь война, ты должна гордиться, что твой… твой любимый на фронте… А я не могу! Но я смогу, — после короткого молчания более твердо продолжала Соня. — Пусть мне не суждено взвиться в заоблачную высь, но над землей я поднимусь!

— О какой выси ты говоришь, Соня?

— О выси подвига. Ты способна на подвиг! Ты — удивительная, а я простая, обыкновенная…

— Скромница! — воскликнула Женя и расцеловала подругу. — Я завидую тебе, а ты, оказывается, завидуешь мне. Ох! — вдруг вскрикнула она. — Скоро ребята и девушки придут, а у нас в комнате черепки насыпаны…