Дороги товарищей

Мать подумала, что Женя сдалась на милость победителя и умоляет о помиловании. И она ее помиловала, сказав:

— Давно бы так. Но кто он?

— Ах, преподаватель один!

— Преподаватель, — проворчала мать. — Он преподаст тебе, как на виселицу идти. Тебе преподаст, а сам-то до конца войны доживет.

— Вы рассуждаете, как мещанка. Да я с радостью пойду на виселицу за народное дело! — пылко сказала Женя.

— Дура! Чтобы ни за порог!

«Спокойствие и еще раз спокойствие!» — приказала себе Женя. Немного осталось ждать…

Скоро она вырвется из этих стен, и ветер свободы засвистит у нее в ушах. Свобода! Счастье! Жизнь!

А пока — стая галочек на бумаге. Минута — галочка. Час — большая галочка. Часы опять сложились в сутки.

Женя записала в своем дневнике: «Я стала изнемогать от мучительного ожидания. Саша, где ты?»

Медленно тащилось время. У Жени было ощущение, что она едет в скрипучей, разболтанной телеге по ухабистой, грязной дороге; кляча еле-еле везет телегу; бесконечная дорога тянется до самого горизонта и нет ей ни конца, ни края…

Женя ждала Сашу, а пришел в этот тягостный час совсем другой человек.

Пришел бургомистр Копецкий.

БУРГОМИСТР КОПЕЦКИЙ

Женя не слышала, когда он пришел. Она сидела за своим столиком, уткнувшись лицом в сжатые кулаки. В душе у нее была пустота, пустота.

Стук в дверь.

— Да, — прошептала Женя, оборачиваясь.

У матери — сияющее счастьем, торжествующее, пылающее, как костер, лицо.

— Женечка, а кто нам оказал честь!..

— Кто?

— Виктор Сигизмундович!

— Какой Виктор Сигизмундович?

— Да батюшки, глупая какая! — воскликнула Марья Ивановна, ужасно волнуясь и суетясь. — Выйди же, выйди, ну же, что ты сидишь, словно окаменела от счастья!

Почему счастье? Какое счастье? Что мать имела в виду? Женя не понимала.

А мать продолжала, распахивая платяной шкаф:

— Оденься… вот это надень… это платье. И причешись… Выйди во всем блеске… Шевелись же, тебе говорят!

— Да кто пришел, мама? В чем дело? — спросила Женя.

— Виктор Сигизмундович, я же тебе твержу целый час, бургомистр наш!

— А-а… — устало протянула Женя и отвернулась, не вставая со стула.

И тут Марья Ивановна рванулась к ней, сдавила ладонями ее голову и резко повернула лицом к себе. Женя даже и не подозревала, что мать может так.

— Делай, как сказано, т-тварь! — вполголоса приказала она.

«Скандалить? — подумала Женя. — Из-за чего? Я живу здесь последние часы».

— Хорошо, — прошептала она. — Я сделаю так, как вы приказываете.

— И скорее. Он уйти может. Не простой человек — городом управляет.

Городом управляет. Ах, сколько иронии выплеснула бы Женя два, три дня назад, весело издеваясь над этими словами. Но теперь все изменилось. Жене стало тошно от всего этого.

«Вот ты какая!» — подумала она, имея в виду мать.

Новое платье… туфли… Причесаться…

Она механически делала так, как было приказано. В зеркале отражалось, печальное, измученное лицо.

— Евгения! — открыв дверь, призывно позвала мать. Ласковым тоном и с угрозой во взгляде — оказывается, она и так умеет. Женя столько лет прожила с ней — и не знала.

Загадочные открытия все чаще и чаще выпадали на ее долю. И она теперь поняла — приятных открытий ждать не надо.

Женя повернулась к матери, и у той сразу же расцвело лицо. Мать пошире распахнула дверь и почтительно поглядела на кого-то.

Человек, на которого она глядела, привстав со стула, рассматривал фотографию отца, который держал на коленях маленькую, прехорошенькую, словно рисованный ангелочек, Женю.

— Узнаю, узнаю, — сказал этот человек и, садясь на место, встретился с почтительным, предлагающим нечто, взглядом Марьи Ивановны.

— О! — сказал он, поспешно вставая, и у него тоже расцвело лицо. — Евгения Львовна! Здравствуйте! Рад вас видеть! Как вы хороши!

Женя в первое же мгновение опознала его, Абрама Рачковского, почтальона из города Здвойска, человека, который перепутал Пушкина с Ломоносовым.

— Ну, здравствуйте же! — весело повторил пан Рачковский, взмахнув рукой, которая терпеливо и уверенно ждала руку Жени. — Вы удивлены, я думаю, Евгения Львовна, но таков уж наш век.

— Здравствуйте, пан Рачковский! — сказала Женя, ощущая пожатие вежливой руки.

— Копецкий! — поправила Женю Марья Ивановна, толкнув ее в бок.

— Рачковский, — повторила Женя и с вызовом поглядела на почтальона.

— Рачковский, Рачковский! — радушно сказал почтальон, теперешний чесменский бургомистр, и его маленькое, как у младенца, личико осветилось радостью, словно Женя напомнила ему о чем-то чрезвычайно приятном. — Евгения Львовна знает меня как пана Рачковского. Мы с Евгенией Львовной знакомы, это сюрприз для вас, уважаемая Марья Ивановна, и, не скрою, не скрою, расстались в Здвойске, как хорошие приятели. Ведь правда это, правда, Евгения Львовна?

И он, почтальон Рачковский, посмотрел на Женю в упор, причиняя ей почти физическую боль острым ласковым взглядом.

— Возможно… — прошептала Женя — Хотя и смело, по-моему.

Мать снова толкнула ее.

— Великолепно сказано! — воскликнул почтальон. — Вы молодец!

Он подошел к фотографии, которую рассматривал две минуты назад, и повторил с воодушевлением: