Дороги товарищей

— Да, в Борисе что-то есть, — задумчиво повторил Гречинский.

Разговор этот происходил в тот день, когда Борис Щукин, не дождавшись возвращения Саши, повел отряд в Белые Горки. Борис решил передвигаться только ночью и ранним утром. Борис решил твердо — привести ребят в отряд Нечаева. Это приказ партизанского командования. Саша не захотел выполнить приказа — тем хуже для него.

Разместив отряд в овраге, Борис лег на землю и развернул карту. Пять отрезков в среднем по пятнадцать километров. На шестой день они будут в Белых Горках. Самые трудные участки, конечно, первые. Здесь людные дороги, надо держать ухо востро.

Подошла и прилегла рядом Соня.

— Что не спишь?

— Как нога, Боря? — не ответив, спросила она.

— Ничего. Временами бывают боли. Но сейчас хорошо, честное слово.

— Трудная у нас дорога?

— Опасность есть. Но на фронте труднее.

— Не выходит из головы Саша…

— У меня тоже, — сказал Борис.

— Не рано ли мы ушли?

— Мы ждали двое суток. Андрей Михайлович уверен, что мы уже на середине пути. — Борис помолчал и, снизив голос, спросил: — Может, ты осуждаешь меня?

— Нет, нет, — решительно прошептала Соня. — Я поддерживаю тебя. Меня раздражает самоуверенность Никитина, поэтому я и думаю о нем все время. Он испорчен, мне кажется, постоянным вниманием к его личности. Фамилия его звучала чаще, чем была в этом необходимость.

— Я с тобой согласен.

Сколько раз за последнее время произносили они — Борис и Соня — эту фразу! Почти всегда мнения их сходились. Борис спорил с Сашей, с Людой — с Соней же он всегда соглашался. И Соня всегда соглашалась с Борисом.

— Усни, усни, — ласково сказал Борис.

— Можно рядом? Люся не станет ревновать?

— Ну что ты!..

— Она очень ревнивая. Ты заметил?

— Да, я заметил, — улыбаясь, сказал Борис.

— Не думаю, что ревность можно считать положительной чертой характера. Тем более необоснованную ревность.

— Да, верно. Необоснованная ревность — это плохо. Ты спи, я еще поизучаю карту.

Борис смотрел на карту и гадал, что ждет их в этих лесах, густо усеянных оспинами болот, на берегах извилистых своенравных речек, на перекрестках полевых дорог, отмеченных топографами неприметным пунктиром.

Борис думал… но в то же время память его все возвращалась назад, к озеру Белому, к разговорам с Никитиным.

После ухода Фоменко Борис и Саша разговаривали еще раз. Саша упорно настаивал на своем плане, но Борис понимал, что этот план безрассуден. Примирить два взгляда было нельзя. Борис, скрепя сердце, согласился подождать, подумать сутки. Саша собирался в город. Он обещал вернуться в срок.

Но он не вернулся, и тогда Борис объявил отряду свое решение: уходить!

Ночью они подошли к Чесме, под утро переправились через реку на случайной лодке… и вот притаились на день в глухом овраге.

Метрах в семистах от оврага пролегала шоссейная дорога, связывающая Чесменск с Валдайском. Ее можно было перейти только ночью, в темноте.

Изучив карту, Борис свернул ее, спрятал в карман пиджака. Соня лежала, закрыв глаза, и спокойно, ровно дышала. Борис ласково улыбнулся ей, спящей, встал и взобрался по крутому склону наверх. Постояв минутку, он тихо пошел вдоль оврага, приглядываясь и прислушиваясь к лесу, почти вплотную окружавшему овраг.

Лес был светлый и прозрачный, словно одетый к празднику. То тут, то там кружились, порхали над оврагом желтые и пурпуровые листья, осыпая сверху мелкие зеленые кусты. Опавшая листва еще не звенела и не ломалась под ногами, как тонкая медь, она лишь мягко шелестела в низинках и неровностях почвы. Но Борис вдруг наткнулся взглядом на одинокую, почти голую березку, отчетливо обрисованную на фоне бледно-голубого неба, остановился и подумал, что не заметил, как прошло лето. Непонятная тревога охватила его. Он смотрел на березу, обронившую все свои листья, смотрел на листья, парящие в воздухе, — некоторые из них были ярки, как кровь, — и ощущал желание бежать куда-нибудь… лучше всего, конечно, в прошлое, в счастливое время, ценить которое он, оказывается, по-настоящему не умел.

«Что со мной?» — с беспокойством подумал Борис.

Тревога, тоска, одиночество… Да, одиночество! Он понял, что в такое время нельзя быть одному, и, круто повернувшись, пошел назад, к друзьям, к Людмиле, к Соне.

И когда спустился в овраг, почувствовал с радостным облегчением, как возвращаются к нему утраченные бодрость и уверенность.

В овраге кто-то пел. Борис замер, прислушался. Пели тихо, в четверть голоса. Это пела Соня.

Сначала Борис не разобрал слов. Завороженный грустным мотивом, он с улыбкой вслушивался в мелодию.

Песня кончилась. Борис сделал шаг, Соня снова запела.

И теперь Борис расслышал слова.

Горные вершины
Спят во тьме ночной,
Тихие долины
Полны свежей мглой.[77]

Соня пела так выразительно, проникновенно, что Борис вдруг увидел и эти горные вершины, чуть проступающие сквозь ночной мрак, и долины, освещенные бледной луной.

Не пылит дорога,
Не дрожат листы…
Подожди немного,
Отдохнешь и ты.

Последние строчки Соня повторила еще раз: