Дороги товарищей

Борис и Соня знали, как легче пройти в Чесменск и что говорить встречным — своим и чужим. Они могли идти и днем, не опасаясь подозрительного глаза: в те времена сотни тысяч людей брели по дорогам и тропам во все концы захваченной врагом территории. У людей были разные цели — мирные и немирные, люди искали и крова, и хлеба, и тайных встреч. Остаться незамеченным в этом людском потоке было делом нетрудным. Но всякие случайности подстерегали путников на дорогах, и поэтому Борис получил указание: встречаться с неизвестными людьми как можно реже, избегать разговоров, не ввязываться в споры.

Выдались как раз те солнечные тихие дни, которые в народе называются бабьим летом. Мирно голубело открытое небо. Летала по ветру серебристая и белая паутина, цепляясь за плечи Бориса и Сони, щекоча шею и щеки. Ослепительно горел, переливался, сверкал до боли в глазах слегка гудящий усыхающей листвой, разрисованный акварельной разноцветью, прекрасный под теплым солнцем лес.

Соня шла рядом с Борисом, касаясь иногда его плеча, и когда она касалась, он глядел на нее и улыбался. Соня тоже улыбалась. Им понятны были эти улыбки. Они без слов говорили: «Мы хорошо знаем друг друга, верим друг другу, испытали на деле дружбу, и поэтому мы твердо уверены, что не оставим один другого в беде».

Соня то и дело участливо спрашивала, как себя чувствует Борис, не болит ли его нога, не пора ли отдохнуть. Борису была приятна и дорога эта забота.

Первый день пути подходил к концу. Проселочные дороги, по которым они шли, тянулись все лесом. Здесь почти не встречались машины. А когда впереди или сзади слышался шум мотора, они наспех сворачивали в лес и пережидали в чаще, среди берез и елок, +минуту — другую+.

Встретили они раз в еловом густолесье две березки, еще не сбросившие листья, почти свежие. Тесная толпа голоногих елок окружила эти два светлых деревца. Березки стояли, прижавшись друг к дружке, совсем чужие в этом мрачноватом лесу. Верхушки их были обрызганы солнцем, и казалось, что от этих верхушек, от блестящих листьев падает на закопченные, черномазые подолы елок нежный розоватый свет.

Борис и Соня долго глядели на белые деревца. Многое напомнили они им. Крепко, прочно, высоко стояли березы в сплошном темном окружении елок и вовсе не думали сдаваться. Десятки лет простоят они, бросая нежный розоватый свет вокруг.

И грустно и радостно стало Борису и Соне. Они переглянулись и заулыбались, и эти улыбки еще больше сроднили их.

Когда они, после короткого отдыха, пошли дальше, Соня сказала:

— Мы, наверное, навеки сдружимся с тобой, правда, Боря?

— Я тоже об этом думаю, — быстро откликнулся Борис.

А Соня еще сказала:

— Я не представляю, как можно расстаться после всего этого…

Борис тоже не представлял, но он промолчал, не высказал, что волновало его сейчас.

Они шли своим путем. Они еще не знали тогда, что суждена им длинная, как жизнь, чудесная, богатая радостями и огорчениями дорога.

Глава четвертая

НЕНАВИСТЬ, СУХАЯ, КАК ПОРОХ

Да, Ленка Лисицына признавалась впоследствии, что ей смертельно хотелось подслушать, о чем все-таки разговаривал Аркадий Юков и начальник полиции белогвардеец Кузьма Дорош. Ленка, в последние годы — Елена Потаповна, по мужу Головкина, хвасталась, что помогла спасти несколько сот советских людей, приговоренных оккупантами к расстрелу. Она сочинила подходящую историю, как ей удалось похитить списки вместе с Женей Румянцевой, героиней-подполыцицей, передать их в надежные руки. Ленка не выставляла себя героиней и подвижницей: она была умнее, чем можно было думать. Нет, вернее, она была хитрей, чем о ней думали. Она не выдавала себя за подпольщицу, она только помогала подпольщикам.

Но это только после, когда был потушен пожар, она всячески хулила Аркадия. В сентябре же 1941 года Ленка восторгалась Аркадием. Она почти любила его. Она с радостью приняла бы все его предложения. Она вообще легко принимала разные предложения и вовсе не стеснялась показать себя нескромной. Аркадий в ее глазах был величиной, а всякую величину она готова была лобызать, хотя и не безвозмездно, но вполне искренне.

Ленка сразу же предложила Аркадию зайти к ней — ну, для распития рюмки хорошего вина и вообще для приятного разговора. И Аркадий, наверное, зашел бы к ней и выпил бы рюмочку этого вина, и в известной степени поговорил бы с Ленкой, если бы у него не разболелась рука. А когда Аркадий вернулся, заходить к Ленке и вообще пользоваться ее помощью было уже некогда. Да и не требовалась тогда ее помощь: у Аркадия появилась новая, верная помощница. Ленка осталась в стороне, и, наверное, это ее здорово уязвило.

Два дня Аркадия никто не беспокоил.

Когда он приехал из полиции и прилег на свой топчан, в чулан вошла мать и присела в ногах.

— Что, мама? — бодро спросил Аркадий.

— Болит?..

— Пустяки!

— Отец-то говорит: стреляли в тебя, — со вздохом сказала мать.

— Врет, не верь. Никто в меня не стрелял.

— Ты мне не говори такого. Я — мать.