Дороги в горах

— Что с тобой? Ну хватит, — Марфа Сидоровна прижимала к себе Клавину голову, похлопывала дочь по плечу. — Перестань. Расскажи лучше, что случилось. Где ты была? Да перестань! — Марфа Сидоровна, чтобы унять подступившие слезы, старалась говорить суровым тоном. Но какая там строгость, если она столько думала и беспокоилась о дочери! И выходит, не зря беспокоилась, не зря ложилась и вставала с постели с мыслями о ней. Неладное случилось. Уж не натворила ли что? Ведь молода еще, глупа…

— Перестань, перестань, говорю. Сядем-ка.

Марфа Сидоровна присела на лавку, а Клава опустилась на корточки, уткнулась матери в колени и продолжала плакать. Мать терпеливо ждала, когда дочь, успокоясь, расскажет обо всем. И Клава подняла голову. Всхлипывая и размазывая по лицу слезы, она рассказала, как тяготилась работой в конторе, как назло Федору Балушеву вызвалась пойти на ферму и как обморозила на первой дойке руки. Замолкнув, Клава с беспокойством заглянула в лицо матери. Что она? Выругает? Пусть… Все равно ей теперь легче, потому что рядом мать. Она решит, как поступить. Если потребует, Клава даже вернется в контору. Хотя нет, с какими глазами туда идти. Да и зачем? Нет, ни за что! Но почему она такая? Смотрит не моргая на печку, лицо мрачное. Клава опять ткнулась в колени матери и всхлипнула.

— Запорхала, как птичка, — укоряюще сказала мать. — Не годится так, дочка, нет! Взялась за дело, как бы трудно ни было — делай. На Федора не смотри. Балаболка он. И отец у него такой. Языком брякает, а все без толку. Разве это человек?

Марфа Сидоровна решительно отстранила от себя дочь, поднялась:

— Нельзя так! Пойдем на ферму!

…Когда они вышли на улицу, снежные вершины гор розовели от первых лучей поднявшегося где-то за перевалом солнца. Дома еще застилала рассветная дымка, но в них весело мерцали огни, а над крышами мирно струился дымок.

— День-то, кажись, разыграется, — сказала Марфа Сидоровна. — К весне дело.

— Да, — согласилась Клава, спокойно шагая рядом с матерью.

Подходя к ферме, Клава почувствовала, что ей очень хочется есть. «Ведь я почти целые сутки ничего в рот не брала, — подумала девушка. — Ничего, потерплю… Хотя можно у Эркелей попросить. Она всегда с собой приносит. Поделится…»

Глава седьмая

Спокойная и, казалось, радостная жизнь в доме Балушевых внезапно расстроилась. Зина стала где-то задерживаться после работы. Приходила в семь, а иногда даже в девять. Молча переодевалась в домашнее, умывалась и так же молча принималась помогать свекрови на кухне. Но чаще всего Зина, пройдя в горницу, ложилась на кровать, отворачивалась к стене. Несколько раз она отказывалась ужинать, ссылаясь на недомогание. А если выходила к столу, то ела неохотно, сосредоточенно смотря в тарелку.

Федор поначалу вел себя так, как будто в доме ничего не случилось. Мелкими поспешными шажками он ходил из кухни в горницу, подсаживался к жене и говорил без конца, подкрепляя слова размашистыми жестами. Только теперь он уже не ругал, как прежде, контору, не называл ее затхлым углом, стоячим болотом. Из его слов можно было даже понять, что конторская работа нравится ему. Он вдохновенно рассказывал, как райпотребсоюз завозит на весну товары, открывает новые магазины.

— Иван Александрович хитер, как старая лиса, но деловой. Этого у него не отнимешь. — Федор хотел еще что-то сказать о Гвоздине, но, встретясь со взглядом жены, осекся. Зина всегда слушала мужа с большой участливостью, а сейчас у нее такое лицо, что сразу видно — Зина не только безразлична к его словам, они вызывают досаду. Поняв это, Федор помрачнел.

Мать Федора никогда не отличалась особенной словоохотливостью, а тут совсем примолкла, исподтишка с беспокойством наблюдая за сыном и снохой. Одна Иринка с прежней беспечностью скакала по комнатам, засыпала бесконечными и порой смешными расспросами мать, отца, бабушку. Но холодное отношение, слова «не приставай, доченька, займись чем-нибудь» убедили ее, что куклы интереснее взрослых людей. Куклами она и занялась в углу за цветочной кадкой. В доме помрачнело и стало тихо-тихо. Тишина таила в себе тревожное.

Федор все-таки не выдержал. Однажды, присев на край кровати, он, хмурясь, сказал:

— Слушай, долго ты будешь в молчанки играть? К чему это?

Зина продолжала лежать лицом к стене. Федор тронул ее за плечо.

— Я, кажется, с тобой разговариваю.

Зина повернула голову, потом неохотно поднялась, ладонями пригладила волосы.

— Ну что ты от меня хочешь?

— Как — что хочу? Хочу все выяснить. Нечего играть на нервах. Скажи ясно и конкретно: в чем дело?

— Не прикидывайся ребенком. Ни к чему это. Ты все понимаешь. — Зина решительно встала и, пройдя по комнате, села на диван. — Не могу я так больше. Стыдно! Из-за тебя на работу другой дорогой хожу — с Ковалевым встречаться стыдно. А Клава… Настроил девчонку, сам в кусты. Она теперь мучается.