Дороги, ведущие в Эдем

Потом стулья придвинулись, салфетки зашуршали, и наступила пауза, которой я так ждал.

— Среди нас вор, — произнес я отчетливо и повторил обвинение более сдержанным тоном: — Одд Хендерсон — вор. Он украл камею мисс Сук.

Салфетки замерцали, поднятые в застывших руках. Мужчины закашляли, сестры Конклин ахнули в четверной унисон, и маленький Перк Макклауд принялся икать, как обычно икают малыши с перепуга.

Голос моей подруги, колеблющийся между осуждением и страданием, произнес:

— Бадди не хотел этого сказать. Он просто подначивает Одда.

— Нет, я сказал, что сказал. И если не веришь мне, пойди и загляни в коробку. Камеи там нет. Она лежит в кармане Одда Хендерсона.

— Бадди перенес крупозное воспаление, — пробормотала она. — Прости его, Одд. Он сам не ведает, что говорит.

Я повторил:

— Пойди и посмотри в коробке. Я видел, как он взял ее.

Дядюшка Б., глядя на меня с угрожающей холодностью, перехватил бразды правления в свои руки.

— Может, лучше пойти и посмотреть, — велел он мисс Сук. — Это уладит дело.

Не так уж часто моя подруга позволяла себе ослушаться брата. Покорилась она и сейчас. Но ее бледность, униженный наклон плеч показывали, как неприятно ей это распоряжение. Ее не было всего минуту, но минута показалась вечностью. Враждебность пустила ростки и расцвела вокруг стола, словно колючая виноградная лоза, выросшая сверхъестественно быстро, и жертвой, пойманной ее усиками, был не обвиняемый, а обвинитель. У меня свело живот, Одд, напротив, казался мертвецки спокойным.

Мисс Сук вернулась, улыбаясь.

— Как тебе не стыдно, Бадди, — упрекнула она меня, грозя пальцем. — Что за шутки? Камея лежит там, где я ее оставила.

Дядюшка Б. произнес:

— Бадди, я хочу услышать, как ты извинишься перед гостем.

— Нет, не надо извиняться, — сказал Одд Хендерсон, вставая. — Он сказал правду. — Он залез в карман и положил камею на стол. — Я хотел бы как-нибудь оправдаться. Но не могу. — Направляясь к двери, он сказал: — Вы, должно быть, потрясная женщина, мисс Сук, раз так легко сбрехали ради меня.

И потом, будь он проклят, сразу ушел.

Я сделал то же самое. Только бегом. Я отбросил стул, перевернув его. Грохот завел Куини, она выскочила из-под стола, залаяла на меня и оскалилась. А мисс Сук, когда я пробегал мимо, постаралась меня задержать:

— Бадди!

Но я не хотел иметь ничего общего ни с ней, ни с Куини.

Псина меня облаяла, а моя подруга заступилась за Одда Хендерсона, она солгала, чтобы спасти его шкуру, предала нашу дружбу, предала мою любовь — а я-то думал, что такого никогда не может случиться.

Позади дома раскинулось пастбище Симпсона — роскошный луг, поросший золотыми и красно-бурыми ноябрьскими травами по пояс. На краю пастбища — серый амбар, свиной загон, огороженный птичник и коптильня. В коптильню-то я и забрался, там, в черной комнатенке было прохладно и в самую лютую летнюю жару. Пол там был грязный, из ямы под коптильней пахло ореховым пеплом и креозотом, со стропил свисали ряды окороков. Я всегда робел этого места, но теперь его сумрак принял меня в свое надежное убежище. Я рухнул наземь. Грудная клетка моя ходила ходуном, как жабры у рыбы, выуженной из воды. Мне было наплевать, что я безнадежно испорчу свой единственный приличный костюм, изгваздаю единственные длинные брюки, я исступленно метался по полу в месиве земли, золы и смальца.

Одно я знал наверняка: я должен покинуть этот дом, этот город нынче же ночью. Бежать отсюда. Пробраться на товарняк и уехать в Калифорнию. Зарабатывать на жизнь чистильщиком ботинок в Голливуде. Буду полировать туфли Фреду Астеру. Кларку Гейблу. А там, может, и сам заделаюсь звездой экрана. Как Джеки Купер[22]. Вот тогда они все пожалеют! Когда я буду богатым и знаменитым и не стану отвечать на их письма и даже телеграммы.

Внезапно до меня дошло, что заставит их горевать куда сильнее. Дверь в сарай была приоткрыта, и острое лезвие солнечного луча обнажило полку, уставленную множеством бутыльков. Пыльных таких бутыльков с черепом и скрещенными костями на этикетках. Вот отхлебну из такого бутылька, и тогда все они там, в гостиной, все это пьющее и жрущее сборище подавится и узнает, почем фунт лиха. Овчинка стоит выделки — вот бы взглянуть, как начнет сокрушаться дядюшка Б., когда мой хладный труп найдут на полу коптильни. Вот бы услышать людские причитания и вой Куини, когда мой гроб будут опускать в кладбищенскую яму.

Одна только загвоздка. Я же ничего этого не увижу и не услышу, ведь я-то умру! Так что за радость умирать, если я не смогу насладиться зрелищем всеобщего раскаяния?

Наверное, дядюшка Б. запретил мисс Сук разыскивать меня, пока последний гость не подымется из-за стола. Только под вечер я услышал ее голос, плывущий над пастбищем. Она звала меня тихо, сиротливо, словно горюющая голубка. Я не двигался с места и не отзывался.

Нашла меня Куини. Она обнюхала всё вокруг коптильни и тявкнула, учуяв мой след, а потом вбежала внутрь, подползла ко мне на брюхе, лизнула руку, вылизала ухо и щеку — извинялась за то, что обошлась со мной дурно.

Вот дверь распахнулась, и полоска света расширилась.