Дороги, ведущие в Эдем

И опять же, не замеченный никем, даже моей подругой, всецело поглощенной музицированием, я удрал с веранды на «Остров». Так я называл место в доме, куда прятался, когда на меня находила грусть, или я чувствовал неожиданный восторг, или просто хотел что-то обдумать. Это была огромная кладовка, примыкавшая к нашей единственной ванной, ванная и сама по себе, исключая гигиенические приспособления, походила на зимнюю веранду с диванчиком, набитым конским волосом, с разбросанными ковриками, с бюро, камином и репродукциями в рамках: «Визит доктора», «Сентябрьское утро», «Лебединое озеро» и целой галереей календарей.

Кладовка располагала двумя витражными окошками, глядевшими собственно в ванную, — розовые, янтарные и зеленые ромбики весело фильтровали свет. Кое-где цвета поблекли или кусочки слюды откололись, и, если прижать глаз к дырке, можно было увидеть тех, кто посещал ванную. Так, сидя в кладовке и размышляя об успехе врага, я услышал вторгшиеся в мое уединение шаги — миссис Мэри Тэйлор Уилрайт, остановившись перед зеркалом, припудрила лицо пуховкой, подрумянила свои антикварные щеки и, внимательно рассмотрев результат, провозгласила:

— Очень мило, Мэри. Даже если Мэри говорит это сама себе.

Хорошо известно, что женщины живут дольше мужчин, может, просто невероятное тщеславие удерживает их на этом свете? В любом случае миссис Уилрайт смягчила мое дурное настроение, и, когда после ее отбытия усердный звонок на обед пронесся по дому, я решил покинуть мое убежище и насладиться праздником, не обращая внимания на Одда Хендерсона.

Но тут снова гулко зазвучали шаги. Он появился и выглядел не таким угрюмым, как обычно. Фанфарон! Он насвистывал. Расстегивая штаны и выпуская сильную струю, он бойко насвистывал, как сойка в полях подсолнуха. Когда он уходил, внимание его привлекла открытая коробка на бюро. Это была сигарная коробка, в которой моя подруга держала рецепты, вырезанные из газет, и прочие безделицы, а также брошку — камею, давным-давно подаренную ее отцом. Помимо сентиментальной ценности, ее воображение наделило камею неслыханной ценой, и когда бы ни возник повод для серьезного недовольства сестрами или дядюшкой Б., моя подруга говорила: «Не бери в голову, Бадди. Мы продадим камею и уедем от них. Отправимся в Новый Орлеан на автобусе». Хотя мы никогда не обсуждали, что будем делать, когда доедем до Нового Орлеана, или на что станем жить, после того как деньги, вырученные за камею, улетучатся, мы вместе смаковали эту фантазию. Возможно, каждый из нас втайне понимал, что брошь, как две капли воды похожая на другие, была обычной безделушкой из «Сирса», и все равно нам она казалась талисманом, истинным, хотя и не проверенным волшебством, амулетом, обещавшим свободу, если мы действительно решим испытать судьбу в сказочных пределах. Так что моя подруга никогда не носила камею, ибо это было слишком драгоценное сокровище, чтобы, не дай бог, его потерять или сломать.

И вот я вижу кощунственные пальцы Одда, протянутые к броши, наблюдаю, как он подбрасывает ее на ладони, швыряет обратно в коробку и уходит. Потом возвращается. В этот раз он стремительно хватает камею и опускает ее в карман. Моим первым кипучим порывом было выскочить из кладовки и бросить ему вызов, я думал, что смогу пригвоздить Одда к полу. Но помните, как в старые немудреные времена художники комиксов иллюстрировали зарождение идеи, нарисовав раскаленный пузырь света над лбом Мэтта или Джефа, или кого там? Так и со мной случилось: испепеляющий свет вдруг озарил мой мозг. Поразительная, гениальная мысль — я весь горел и дрожал — и смеялся. Одд вручил мне идеальное оружие для мести, оно одно стоит всех репьев.

Длинные столы в столовой стояли буквой «Т». Дядюшка Б. находился во главе стола, миссис Мэри Тэйлор Уилрайт — по правую руку, а мистер Конклин — слева. Одда посадили между двумя сестрами Конклин, одна из них — Аннабел, от комплиментов которой он просто воспарил. Моя подруга примостилась с краешку среди малышей на том основании, что так легче всего добраться до кухни, но, конечно, только потому, что именно там она и хотела сидеть. Куини, каким-то образом вырвавшись из заточения, крутилась под столом — дрожала и виляла хвостом в экстазе, носясь между рядами ног, но никто не возражал, наверное, потому, что все были заворожены неразрезанными лоснящимися индейками и манящими запахами, что витали над блюдами с окрой и кукурузой, луковыми оладьями и горячими пирогами с начинкой.

Мой рот наполнился бы слюной, если бы не пересох от будоражащей сердце перспективы тотальной мести. Я мельком взглянул на рдеющее лицо Одда Хендерсона и испытал укол сострадания, но на самом деле сомнений у меня не было.

Дядюшка Б. прочитал молитву. Склонив голову, закрыв глаза и благоговейно сжав мозолистые руки, он произнес нараспев:

— Благодарим тебя, Господи, за обильный стол наш, за многие плоды благодарим мы в этот День благодарения года многотрудного. — Его голос, который нам редко доводилось слышать, сипел, как старый орган в заброшенной церкви. — Аминь.