Дороги, ведущие в Эдем

Не знаю, что напугало меня больше: гром, или яркие зигзаги молний, или мой отец. В ту ночь я уже отправился в кровать, а дождь все лил и лил не переставая. Я произнес обычные молитвы перед сном, а еще помолился о том, чтобы поскорее вернуться домой к Сук. Я не знал, смогу ли я заснуть без поцелуя Сук, без ее пожелания сладких снов. Я и не заснул и начал гадать о том, что мне принесет Санта-Клаус. Мне хотелось получить нож с перламутровой рукояткой. И большую головоломку-мозаику. И ковбойскую шляпу с лассо. И духовушку, чтобы стрелять по воробьям (много лет спустя, когда у меня появилось духовое ружье, я подстрелил пересмешника и куропатку и до сих пор не могу забыть охватившего меня сожаления и даже горя; потом я не убил ни единого живого существа, а всех рыб, которых мне удавалось поймать, я отпускал обратно в воду). И еще я хотел набор цветных мелков. Но больше всего — радиоприемник, хотя и понимал, что это невозможно: среди моих знакомых не набралось бы и десяти, у кого был бы свой радиоприемник. Не забудьте: это было время Великой депрессии, и тогда на Глубоком Юге мало кто мог себе позволить иметь холодильник и радиоприемник.

У моего отца было и то и другое. У него вообще, похоже, было все: даже машина с откидными сиденьями сзади, не говоря уж о симпатичном старом коттедже во Французском квартале; коттедж был выкрашен розовой краской, его фасад украшали кованые балконы, и еще там было скрытое от посторонних глаз патио с садиком, в котором росли разные цветы, а посреди стоял фонтан в виде русалки. И еще у него было полным-полно — я бы сказал, вагон и маленькая тележка — подружек. Как и моя мать, мой отец сразу не вступил в повторный брак, но оба они имели решительно настроенных поклонников и поклонниц, которые то ли по их доброй воле, то ли вопреки ей в конце концов вели их к алтарю, — например, мой отец ходил по этому маршруту шесть раз.

Конечно, все это можно было объяснить его обаянием; он и правда умудрялся обаять всех, с кем общался, — всех, кроме меня. Потому что он меня очень смущал тем, что вечно таскал с собой и показывал своим знакомым, причем всем подряд, от своего банкира до парикмахера, который брил его каждый день. Ну и конечно, всем своим подружкам. И вот что самое ужасное: он то и дело обнимал меня и целовал и хвастался мной перед чужими. Мне было очень стыдно. Прежде всего, хвастаться мной у него не было причин. Я был простой деревенский мальчуган. Я верил в Иисуса и истово молился каждый вечер. Я верил в Санта-Клауса. И до́ма в Алабаме я круглый год, летом и зимой, ходил босой, а башмаки надевал только в церковь.

И для меня было сущей пыткой таскаться за отцом по улицам Нового Орлеана в туго зашнурованных, адски жарких и тяжеленных, точно налитых свинцом, башмаках. Причем я не мог решить, что хуже — эти башмаки или местная еда. Дома я привык есть капусту, жареную курицу, сладкие стручковые бобы, кукурузный хлеб и прочую вкуснятину. Но эти новоорлеанские рестораны! Никогда не забуду первую в своей жизни устрицу: она пролезала мне в горло, точно крыса из ночного кошмара; а вторую я проглотил только спустя несколько десятилетий. Что же до огненно-острой креольской кухни — от одной только мысли о ней мое сердце чуть не выпрыгивало из груди. Нет уж, спасибо большое, я мечтал о кексах с пылу с жару, о кружке молока из-под коровы да о домашнем варенье прямо из банки.

Мой отец даже не подозревал, каким несчастным я чувствовал себя, отчасти потому, что я не подавал виду (ну и конечно, не говорил ни слова), а отчасти потому, что ему, несмотря на протесты матери, удалось через суд добиться опеки надо мной на эти рождественские каникулы.

Он как-то сказал:

— Скажи мне, только честно: ты не хочешь переехать в Новый Орлеан насовсем и жить вместе со мной?

— Я не могу.

— Что значит не можешь?

— Я скучаю по Сук. Я скучаю по Куини. Это маленькая терьериха, которая живет с нами, она такая забавная! Мы оба ее любим.

— А меня ты любишь? — спросил он.

— Да, — ответил я.

Но правда заключалась в том, что, не считая Сук, и Куини, и еще нескольких родственников, и красивой маминой фотографии возле моей кровати, я просто не знал, что такое любить.

Но скоро узнал. В сочельник, когда мы шли по Канал-стрит, я вдруг остановился, завороженный видом волшебного предмета в витрине большого магазина игрушек. Это была огромная модель аэроплана, в который можно было сесть и крутить педали, как на велосипеде. Аэроплан был зеленый, с красным пропеллером. Я не сомневался: если раскрутить педали посильнее, он оторвется от земли и полетит. Вот это да! Я уже видел своих родственников, столпившихся внизу на поле и наблюдающих, как я летаю среди облаков. Вон тот зеленый, видите? Я стал смеяться и долго не мог остановиться. Наверное, я впервые сделал нечто, что порадовало моего отца, хотя он не мог понять, что же меня так рассмешило.

В тот вечер я молился о том, чтобы Санта-Клаус принес мне этот аэроплан.