Дорогие девушки

Беспорядок. Главное, не наделать беспорядка. Все должно быть аккуратно. Для начала постелем везде целлофан. Вот так.

Как славно целлофан шуршит в руках. Это просто музыка какая-то. И на душе от этой музыки так спокойно и хорошо. Как будто это море шумит за окном, бросая на берег клочья влажной, пахнущей водорослями пены.

С целлофаном он управился умело и быстро. На кухонном полу не осталось ни одного места, не покрытого прозрачной шуршащей пленкой. И ни единой складки не было на этом шуршащем покрытии.

— Главное, чтобы не было беспорядка, — тихо сказал он сам себе. Окинул пол внимательным взглядом и кивнул: — Порядок.

Еще полчаса ушло на то, чтобы покрыть пленкой стол и шкафы. Он делал это неторопливо и старательно, время от времени останавливаясь, чтобы полюбоваться проделанной работой. Шурша полиэтиленом, он тихо напевал себе под нос свое любимое:

Надо, надо умываться
По утрам и вечерам.
А немытым поросятам
Стыд и срам, стыд и срам…

Наконец работа была закончена. Тогда он прошел в спальню. Как всегда, постоял немного в дверях, прислушиваясь. Потом тихо окликнул:

— Эй!

Ответа он не дожидался, заговорил сам:

— Ну как ты там? Все в порядке?

Из клетки не доносилось ни звука. Тогда он спросил и голос его отечески дрогнул:

— Тебе ничего не хочется? Может быть, чего-нибудь особенного? Может, хочешь в туалет?

На этот раз из клетки послышались шорохи, словно какой-то зверек копошился в груде тряпья. Он прислушался к этому звуку и тихо засмеялся.

— Копошись, копошись, — проговорил он, щуря глаза от удовольствия. — Я люблю, когда копошатся. А то сидишь сутки, и ни звука от тебя, ни шороха. Ну кому это может понравиться? — Он помолчал и добавил, усмехаясь: — Уж точно не мне. Вот погоди, достану тебя из клетки, помою, причешу. Будешь просто загляденье. Знаешь песенку?

Надо, надо умываться
По утрам и вечерам.
А немытым поросятам
Стыд и срам, стыд и срам…

Он снова засмеялся.

— А потом, — продолжил он, — ты будешь моей моделью. Это большая честь, ты знаешь? Немногие удостаивались такой чести. Так что, можешь собой гордиться. Да-да, я не шучу! Ты должна быть очень горда.

Он еще немного послушал, потом вышел из спальни. Он был абсолютно счастлив. Все-таки самое лучшее в его работе — предвкушение. Приготовление! Ожидание праздника! Как в детстве…

И снова воспоминания детства нахлынули на него волной. Но теперь это были приятные воспоминания. Он вспомнил праздник — тот, самый первый. Боже, как давно все это было. Как будто и не в этой жизни. Но все-таки было. Было!

* * *

Он крался по ночному лесу, стараясь ступать как можно тише. И у него это неплохо получалось. Он вообразил себя охотником-индейцем, выслеживающим зверя. Он знал, что по ночам они ходят купаться. Вдвоем. Виктор и Вероника. Тихонько выскальзывают из корпуса и идут к забору. Там две штакетины выломаны, так что им не приходится перелазить через забор.

Потом они идут через лес к реке. Стараясь не шуметь и почти не разговаривая. Но когда лагерь остается далеко позади, они начинают потихоньку переговариваться. Они говорят о всякой всячине. О том, что скоро кончается сезон, и все разъедутся по домам. О том, как это грустно — жить так далеко друг от друга. Потом они останавливались, чтобы поцеловаться, а вдоволь нацеловавшись, принимались клясться друг другу в вечной любви.

Со стороны это звучало очень забавно. Да и выглядело так же. Прямо как эпизод из какого-нибудь слюнявого индийского фильма. И тем не менее, наблюдать за ними было интересно.

— Ты будешь писать мне? — спрашивала Вероника, пытаясь разглядеть в темноте лицо Виктора.

— Конечно! Я буду писать тебе каждый день!

«И ведь будет, — думал он, вслушиваясь в каждое слово, ловя интонацию, дыхание, наслаждаясь всем этим. — Конечно, будет. Он так ее любит! Прямо удивительно».

— И я тоже! Я тоже буду писать тебе! Каждый день. Ты хочешь этого?

— Больше всего на свете.

— Вить, я так тебя люблю. Просто до ужаса люблю. Если ты не будешь мне писать, я покончу жизнь самоубийством.

— Не говори глупости.

— Нет, правда! У нас одна девочка из класса повесилась.

— Зачем?

— Как зачем? От любви! Она любила одного мальчика, а он ее не очень. Тогда она вышла ночью во двор, а он жил на первом этаже. И повесилась прямо перед его окном, на дереве. Представляешь!

— Она что, была ненормальная?

— Наоборот!

— Ну, не знаю. По-моему, это глупо. Тем более что я тебя люблю, да и живу я на седьмом этаже.

Он засмеялся. Она тоже. Потом они снова начали целоваться.

— Я тебя люблю, — шептала Вероника. — Как же я тебя люблю!

Слушая горячие, захлебывающиеся слова Вероники, он представлял себя на месте Виктора. Это было приятно и здорово возбуждало. Но вместе с этим на душе начинало потихоньку ныть, словно это давала о себе знать старая, почти забытая заноза.