Дорогие коллеги. Как любимая работа портит нам жизнь

Она жила на «универсальный кредит» (так называется новая британская программа помощи малоимущим) и перебивалась случайными подработками – «всем, что под руку попадется». Кроме того, ей помогал отец девочки. Однако для того, чтобы жить рядом с ним, Мэлоун с Нолой пришлось перебраться «в очень богатый район Лондона, где мы чувствовали себя совсем нищими». Если вы получаете «универсальный кредит», на вас смотрят как на прокаженных (особенно в богатом районе, отмечает Мэлоун). Кроме того, никто не считает воспитание ребенка «настоящей» работой. «Я попыталась отдать дочку в ясли, но мне сказали: „Это будет стоить 150 фунтов в месяц“», – рассказывает Мэлоун. Работница яслей стала задавать дополнительные вопросы, касающиеся финансового положения моей собеседницы, и Мэлоун объяснила, что получает «универсальный кредит», но ее бывший партнер работает учителем: «И тут эта женщина из яслей заявляет мне по телефону: „Вот если бы вы работали, у вас были бы деньги“. Это было как ножом по сердцу… все равно, что назвать человека отбросом общества».

В тот период, когда Мэлоун часто меняла место жительства, местный совет предложил помочь ей с переездом в Бирмингем. В Лондоне размер пособия на жилье часто оказывается ниже, чем стоимость аренды, поэтому для многих единственным выходом оказывается переезд в другой город. Правда, живя в Лондоне, Мэлоун могла хотя бы рассчитывать на помощь бывшего партнера. «Но мы тратим столько денег на аренду… – говорит она. – Я периодически думаю: „Господи, на что бы мы могли потратить эти деньги, если бы не нужно было платить за аренду? Может быть, я наняла бы учителя музыки для дочери? Или мы смогли бы съездить в отпуск?“»

Однако, приступив к поискам работы на полную ставку, Мэлоун столкнулась с новыми трудностями. Чтобы продолжать получать «универсальный кредит», необходимо периодически посещать центр занятости. Кроме того, по мере взросления ребенка требования к получателю пособия становятся все более жесткими. К тому моменту, когда Ноле исполнилось три года, Мэлоун должна была параллельно искать постоянную работу и регулярно встречаться со «специалистом по занятости». Хотя Нола ходила в школу, забота о ней отнимала слишком много сил, и Мэлоун начала задаваться вопросом, стоит ли ей вообще искать работу. Она отмечает, что родители находятся под непрерывным прессингом: «У женщин забирают детей, а виной всему то напряжение, которое они постоянно испытывают: из-за бедности, из-за режима жесткой экономии, из-за той ужасной ситуации, в которой мы все оказались. Я окончила аспирантуру, но мне все равно приходится очень трудно. Об этом тяжело рассказывать. Ни одна женщина не хочет, чтобы ее считали плохой матерью»[61].

* * *

Любовь – женская работа. Девочкам твердят об этом с самого рождения; в детстве их наряжают в розовый, цвет Дня святого Валентина. Пока они растут, их всевозможными способами убеждают, что они должны внимательно относиться к людям вокруг, улыбаться, радовать глаз. Устойчивость гендерных ролей прежде всего обеспечивается институтом семьи, который даже в нашу якобы постфеминистскую эпоху вращается вокруг неоплачиваемой работы по уходу за другими людьми. А если женщина не способна должным образом выполнять эту работу, говорит Рэй Мэлоун, ее обвиняют в том, что она «плохая мать», а это часто значит «плохая женщина»[62].

Труд любви, таким образом, начинается дома. Нам по-прежнему говорят, что убираться в доме и готовить, лечить разбитые коленки, учить детей ходить, говорить и думать, утешать их, сглаживать острые углы – все это естественно для женщины. Считается, что для этого не требуется никаких навыков и что ничему из этого не нужно учиться на практике, в отличие от любых других занятий. Эта убежденность перекочевала из домашней в рабочую сферу, затронув миллионы людей, не все из которых женщины: им недоплачивают, их перегружают работой, их труд обесценивают. Наша готовность согласиться, что работа женщины заключается в том, чтобы любить, а любовь при этом вознаграждает сама себя и не должна быть осквернена деньгами, играет на руку капиталу.

В этом нет ничего естественного. Семья была и остается социальным, экономическим и политическим институтом. Она развивалась параллельно с другими институтами, капитализмом и государством, и так же, как эти институты, превратилась в механизм, контролирующий труд и управляющий им, – в данном случае речь о женском труде. Как пишет историк Стефани Кунц, оплакивать упадок гетеросексуальной нуклеарной семьи с двумя родителями значит вздыхать по «тому, чем мы никогда не были», по такой форме общественного устройства, которая никогда не была инклюзивной и от существования которой мало кто выигрывал. Это значит сожалеть о разрушении системы, призванной сохранять такое положение дел, когда женщины ничего или почти ничего не получают за свой труд[63].