Дорогие мои мальчишки

Пошел он сегодня в Затон не обычной дорогой, а сделал небольшой крюк, чтобы пройти мимо школы. Хотелось посмотреть на этих флотских. У школьного двора, несмотря на ранний час, уже толпились ребята. Припав к прозорам в ограде, они любовались диковинным зрелищем. На школьном дворе были уже устроены какие-то странные помосты с продольными углублениями. В них на маленьких не то тележках, не то салазках сидели юнги – друг другу в затылок. В руках у юнгов было по длинному веслу, положенному на высокие кочетки. Седой длинноусый моряк с нашивками и орденами ходил вдоль помоста и командовал, а юнги, занося назад вёсла, плавно и враз наклонялись вперед (причем тележки под ними скользили по рельсам), а потом резко откидывались спиной.

– Р-р-раз! – отсчитывал седоусый. – Навались! Ровно!

Палихин, загребной, не части́!.. Р-р-раз!.. Дружно! От банки не отдирайся, хвостом не плюхай, сядь плотненько! Р-р-раз!

И юнги гребли, гребли посуху.

– Ай моряки! – кричали сквозь ограду зеваки. – Этак к вечеру до Астрахани уедете.

– Эй, флотские, гляди на мель не сядьте!

– Далеко ли плывете? А, моряки?

Юнги мрачно косились на ограду, но продолжали дружно работать веслами.

Как ни был гостеприимно настроен Капка, все же он остался в душе доволен, что флотским немножко посбивали спеси.

Встретив у табельной Ходулю, Капка подошел к нему и молча вручил зажигалку. Ходуля был так ошарашен, что долго не знал, как ответить, и невпопад выпалил несколько лермонтовских строк, все сразу:

– О други, это… Коль не ошибся я… Блеснула шаш ка!

Раз, – и два… – Он, не веря своим глазам, разглядывал заколдованную зажигалку, снова вернувшуюся к нему. – Ах, флотский, флотский! Ну погоди!

В этот же день на переезде произошла памятная встреча. Ремесленники направлялись по случаю субботнего дня в баню. Они шли под присмотром Корнея Павловича Матунина. На них были шинели и на форменных фуражках буквы «Р» и «У». Капка Бутырёв шагал в самом заднем ряду – рост подвел бригадира. И у са́мого переезда, там, где шоссе пересекало заводскую железнодорожную ветку, ремесленников нагнали юнги, перешедшие пустырь. Их вел мичман сверхсрочной службы Антон Фёдорович Пашков. Юнги также шли в баню. Они были в черных морских шинелях, туго перехваченных кушаками, в бескозырках, пришлепнутых блином и сдвинутых на правую бровь.

Под мышкой у каждого был аккуратный сверточек с бельем. И в первом ряду, звучно печатая шаг, шел юнга Виктор Сташук. Шедший с ним Серёжа Палихин, с лицом бледным, тонким, как у девушки, запевал высоким, чистым голосом:

Ты, моряк, красивый сам собою.
Тебе, моряк, всего лишь двадцать лет…
Не уезжай, побудь еще со мною…
Ну и каков же твой ответ?

И дружно, как один человек, откликнулась вся колонна юнгов:

По морям, по волнам!
Нынче здесь, завтра там…
По морям, морям-морям-морям!
Эх, нынче здесь, а завтра там!

Завидя еще издали флотских, Корней Павлович приосанился и прошелся пальцами по пуговицам своего драпового демисезона.

– А ну, заводские, затонские! – прикрикнул он. – А ну, волгари, ремесленнички! Подтянись. Кадровые, ходи поаккуратнее, чтоб перед моряками во всей форме пройти.

Дульков! Тебя что, это не касается?

Юнги также заметили идущих с пустыря затонских ремесленников. Мичман Пашков строго оглядел ряды своего войска.

– Твердо ногу, держи равнение! Разговорчики кончай!

Ать-два! Ать-два! Пускай видят мелководные, как балтийцы ходят.

Оба отряда прибавили ходу. Ремесленники не хотели пропустить юнгов к бане первыми. Но крупно шагающие морячки вскоре настигли затонских.

Когда колонны поравнялись одна с другой, юнги узнали во многих ремесленниках утренних обидчиков, которые дразнили их через ограду во время занятий по академической гребле.

– Ребята, – сообщил своим Виктор Сташук, – гляди, ручок[12] какой в самом заднем ряду топает. Вот смех! Словно кадушка, честное слово… Эй, замыкающий, подбери корму, на мель сядешь!

И пошло, посыпалось:

– Ручок! Держись за шинель, а то выпадешь!

– Полы подбери, малый! Чего улицы метешь! В дворники записался, что ли? Шпиндель!..

А Сергей Палихин, запевала и озорник, громким своим голосом пропел:

Рано, рано поутру
Пастушок…

И все юнги подхватили, рявкая «в ногу»:

РУ! РУ! РУ! РУ!..

Капка не стерпел.

– Молчи, закройсь! – огрызнулся он, не поворачивая головы. – Моряки! Поперек борща на ложке плавали!

Ходуля, обозленный на всех моряков после коварства Римы, заметил, что у шагающих в последних рядах младших юнгов нет ленточек на бескозырках.

– Эй, стриженые моряки, тесемки-то еще не пришили?

– Что такое? – ответил за младших Сташук. – Я тебе вот сейчас пришью!

Мичман Пашков, который вначале ограничивался лишь замечаниями вроде: «Разговорчики, разговорчики слышу в строю, разговорчики», – окончательно рассердился: