Дорогие мои

Считая себя виноватым, поскольку именно я соблазнил Хайта этой работой, я стал рассылать артистам тексты нашего представления. А поскольку тексты были хорошие, то очень многие конферансье их исполняли, так что, думаю, мы от этого только выгадали.

Хазанов, конечно, ревновал. Он хотел, чтобы Хайт писал ему одному, но Хайт писал кому хотел.

Они уже к тому времени разошлись с Курляндским и писали с ним только сценарии «Ну, погоди!».

В 1976-м году осенью Хазанов и Хайт поехали в дом отдыха «Вороново» писать программу. Хазанов позвал и меня поехать, просто так. Я с удовольствием согласился. Они весь день писали свои номера, а вечером читали их мне. Я человек естественный и смешливый, по мне можно точно определять – смешно или нет. Где неинтересно, я тут же отключаюсь. Вот так они на мне и проверяли свои тексты. Там, в «Воронове», было два интересных момента. Однажды мы смотрели телевизор. Шел какой-то дурацкий среднеазиатский фильм о басмачах. Хайт выключил звук и стал озвучивать героев. В фильме дехканин стоял на коленях среди хлопкового поля, над ним стоял «красный» с ружьем, а Хайт «переводил»:

– Бери землю, твоя земля, бери, тебе говорят, все это твоя земля. Ты теперь хозяин. Советский власть дает тебе этот земля.

Текст, который произносил Хайт с ходу, вступал в полное противоречие с картинкой, и было жутко смешно. Мы с Хазановым просто плакали.

И еще один момент довел нас до истерики. Мы пошли на концерт в доме отдыха. Поскольку была поздняя осень, не сезон, в «Воронове» отдыхали одни шахтеры. Сначала писатель Леонид Жуховицкий поучал этих шахтеров, как им культурно жить в их провинции, ходить в музеи и консерваторию. Шахтеры слегка напряглись, поскольку не во всех шахтерских поселках была консерватория, в некоторых даже бани не было.

А потом на сцену вышел вальяжный, громкоголосый чтец и начал читать какие-то заумные стихи. Я только помню строчку: «И наслаждаться стихом Малларме…»

Тут мы глянули на шахтеров, на их нахмуренные лица, и у нас началась истерика. Люди пришли на концерт, хотели шуток, песен, а тут им какого-то Малларме суют.

Как-то я жил на даче у Хайта неделю. Что нам было делать – конечно же писать. Мы сели и распланировали пьесу «Тест», а потом где-то за месяц ее и написали. Я первый вариант, а Хайт – второй. Я хотел показать пьесу Галине Борисовне Волчек. Собственно, знакомств в театральном мире у меня было немного. Но Хайт категорически запретил показывать пьесу в «Современнике». Там работал его друг Кваша, и он не хотел, чтобы тот на худсовете рассматривал эту пьесу. Мы не знали, хороша она или нет. Для нас это был чужой жанр. Так эта пьеса до сих пор и лежит у меня.

Хайт был парень гордый и самолюбивый. Не забуду, как он был в ярости от того, что Хазанов как-то повез его и своего хомячка на машине и высадил больного Хайта на улице в снег и холод, поскольку куда-то надо было везти хомячка.

Хайт не хотел ни перед кем прогибаться. Как-то мы приехали с гастролей с «Клубом», и вдруг в аэропорту Веселовский сказал, что надо поехать в «Литгазету» давать интервью. Хайт категорически отказался – он устал и хотел домой.

Витя сказал:

– Нужно!

Хайт возразил:

– Тебе нужно, ты и езжай.

И поехал домой. Его не пугало то, что его не будут печатать.

Как-то Хайт спросил меня:

– Если бы у тебя было много денег, ты бы писал?

– Конечно, – сказал я.

– А мне если бы платили тысячу в месяц, я бы точно не писал.

Не знаю, насколько это соответствовало истине.

На одном из дней рождения Аркадия в «Арагви» я увидел его отца. Очень симпатичный мужчина, еще выше Хайта, очень какой-то благожелательный и с юмором. Он был одессит. Хайт рассказывал мне такую историю. Как-то его отец увидел в магазине пальто из букле. Он сходил в Столешников переулок к кепочнику, спросил, не нужен ли ему материал для кепок-букле. Тот сказал:

– Очень нужен.

Папа Хайт пошел, купил пальто, потом принес это пальто кепочнику и продал в два раза дороже. Живи его папа в наше время, он бы был богатым человеком, а тогда, при совке, закончил свою жизнь в доме престарелых. Для меня узнать об этом было неприятно. Такой он был симпатичный мне человек. Однако, может быть, это было его желание.

Женщины Хайта волновали мало. В нашей клубной компании искателей приключений на свою шею он был белой вороной. Не помню, чтобы он за кем-то ухаживал, хотя женщинам нравился. Как-то актриса Ольга Яковлева увидела его по телевизору в «Кинопанораме». Они там с Гердтом ходили взад-вперед и о чем-то разговаривали. Яковлева мне сказала:

– Твой друг Хайт – человек с большим чувством собственного достоинства.

Когда я стал сближаться с Хайтом, Феликс, мудрый мой наставник, предупредил:

– Ты там особенно душу-то не раскрывай. А то он вообще никого, кроме себя, не любит.

И, как всегда, оказался прав.

Был день рождения Хайта в «Арагви». Мне очень хотелось понравиться, и я делал что мог. Веселил гостей и даже притащил за свой счет оркестр, который наяривал нам грузинские песни.