Дорогой богатырей

Только своему учителю — профессору Огневу в Москве — он отправил письмо с подробным отчетом о своих приключениях. Но, очевидно, он чересчур сгустил краски, описывая свое возбужденное состояние во время блуждания по долине Батырлар–джол, так как в обычном шутливо–вежливом тоне ответного письма профессора сквозило совершенно явное недоверие. Очевидно, он считал все приключения Карцева плодом бредового состояния, фантазией, возникшей в одурманенном сознании.

Это было обидно, но совершенно логично. Доказать реальность всего им увиденного он в конце концов мог, только представив конкретный предмет своих рассказов. Карцев достал из кармана зуб исполинского грызуна и смотрел на него хмурясь. Да, зуб не мог не вызывать интереса! Но все же это был не более чем зуб.

Писал он и Павлу Березову, спрашивая, привелось ли ему побывать еще раз в ущелье Батырлар–джол. Павел отвечал кратко, в несвойственной ему сдержанной и холодной манере. По возвращении из долины Батырлар–джол он был снова болен, но скоро поправился. “Ты был прав, — писал он, — эта вода, очевидно, не годится для нас, пигмеев”. Никаких воспоминаний о путешествии письма не содержали.

“О новых экспедициях я уже не думаю, — писал Павел своим размашистым почерком — не более двух десятков строк на страницу. — Уроки той, в которой я уговорил тебя участвовать, я запомнил на всю жизнь”.

Борис несколько раз пытался выяснить судьбу семян гигантского кок–сагыза, принесенных им из ущелья Батырлар–джол. В феврале они были высеяны в вазоны, дали всходы; но об этом Павел сообщал без особого энтузиазма — по–видимому, что‑то не ладилось. В следующих письмах сквозило явное раздражение.

“Особыми удачами похвастаться не могу, — писал он. — Не нужно забывать, что растение и его среда — это неразрывное единство. Очевидно, с равным успехом можно было выращивать здесь ананасы”

Последнее письмо Борис получил два месяца назад. Павел писал, что работы очень много, так как он временно остался один, — Петренко уехал в длительную командировку на Украину.

Ни в одном из писем он ни разу не упомянул о Жене. Борис перестал о ней спрашивать, чувствуя, что своими вопросами причиняет товарищу боль.

2

СМЕНЯЛИСЬ дни и ночи, уходили недели и месяцы. Работа приближалась к концу. На огромной карте Тянь–Шаньского хребта жирными чертами синего карандаша начальник отряда окружил обнаруженные очаги болезни. Развернулись истребительные работы. Уже не десятки, а сотни истребителей из числа местного населения шли по следам их отряда, затравливая сотни тысяч грызунов, уничтожая переносчиков заразы.

В этот яркий летний день какое‑то странное чувство беспокоило Бориса. Он рассеянно вскрывал зверька за зверьком, привычными движениями распластывал его в ванночке и прикалывал булавками лапки. Машинально диктовал протокол вскрытия. Бросал кусочки внутренностей в пробирки для микробиологического анализа. Но какая‑то мысль, еще не ясная и едва ощутимая, упорно сверлила, мешая сосредоточиться. Как только Борис направлял на нее внимание, она расплывалась и исчезала, продолжая оставаться непонятой и неосознанной.

Вчерашний день был похож на предыдущий, как один вскрываемый суслик на другого. Обход ловушек. Вскрытия. Вечером — сбор в палатке начальника отряда. На сборе подвели итоги восьмимесячных работ. Долго спорили над картой, уточняя путь, пройденный экспедицией… Не тогда ли зашевелилась в мозгу эта беспокойная мысль?

Борис бросил вырезанные из печени в селезенки кусочки в пробирки, подставленные лаборантом, положил пинцет и ножницы в кювету со спиртом и встал. Работа была закончена. Он вышел из палатки, посмотрел, жмурясь, через очки–консервы на солнце, поднял руки, выставляя на яркий свет ладони и пальцы. Таков был порядок, которому неукоснительно следовали все работающие с трупами животных: солнечный свет нес жесткие ультрафиолетовые лучи, убивающие микробов.

Так постоял он несколько минут, предаваясь своим мыслям и машинально прислушиваясь к голосам, доносящимся из палатки начальника. Там шел оживленный разговор, что вообще было необычно для дневного, рабочего времени. Густой баритон начальника и мягкий, глуховатый тенор его заместителя прерывал незнакомый женский голос. Женщин в отряде не было, и голос этот удивил Бориса. Он снял консервы, начал стаскивать комбинезон, продолжая прислушиваться. Голоса звучали явным возбуждением. Женщина настаивала на чем‑то взволнованным и слегка раздраженным тоном. Бас успокоительно и в то же время недоумевающе рокотал на самых низких нотах.

Борис заканчивал умывание, когда от палатки начальника донеслось его имя:

— Карцев, к Василию Федоровичу!

Итак, очевидно, спорившие не договорились. Но Борису и в голову не пришло, что означал этот вызов для ближайших событий в его жизни. Он наклонился у входа в палатку, вглядываясь в полумрак, откуда доносился густой голос Василия Федоровича.

— …Вы поймите, что у нас научная экспедиция… с важным заданием… Все люди на счету… Каждый занят своим делом…