Дорогой длинною

– Вот что, дорогой мой… Делай что хочешь, золотые горы ему обещай, уговаривай, - но чтоб он не вздумал обратно в табор рвануть. Ваське нашему рядом с этим подколёсником делать нечего. Через месяц-другой первые партии будет вести. Хорошо, что он пока цены своей не знает.

– Уговоришь его, как же! - фыркнул Митро. - Упрямый как чёрт. Сегодня всеми копытами упирался, никуда ехать не хотел. Настьку пришлось пригнать, чтоб упросила его.

– И что - получилось? - вдруг полюбопытствовал Яков Васильевич.

– А ка-а-ак же… - вдруг сонно отозвалась Настя. Подняв голову со стола, тихо рассмеялась. - На колени пришлось вставать!

– Чего?! - загремел Яков Васильевич.

– Ну, отец! Пошутила я! За рублём серебряным нагнулась, так Илья, бедный, даже испугался… - Настя улыбнулась, вспоминая, помолчала. - Голос у него золотой… Митро молодец, что в хор его привёл. А ещё они с Варькой такую песню пели… такую… Ну, тогда, вдвоём… Ох, не помню… - на полуслове она заснула снова.

– Отнеси её наверх, - приказал Яков Васильевич Митро.

Тот взял Настю на руки и пошёл с ней к лестнице. За окном уже светало, и на сером небе вычертились голые ветви старой ветлы.

Тем временем в маленьком домике Макарьевны бушевала буря. Варька, взъерошенная и бледная, носилась по комнате, как взбесившийся воробей. Кузьма благоразумно исчез. Илья сидел на нарах, глядя в пол. Смущённо бормотал:

– Варька, ты что… Совсем с ума сошла… И в мыслях не было…

– Не было у тебя, бессовестный?! - кричала Варька. - А зачем тогда устроил такое? Велели тебе - вышел, сплясал, встал на место - всё! А ты?

Выдумал - на колени падать! И потом сколько ещё на гаджи^[21] пялился и она на тебя! Думаешь, я одна видела? Что цыгане завтра скажут? Ну, давай, давай, морэ, как Гришка Дмитриев! Давай!

– Замолчи, дура! - вспыхнул Илья. Вскочив, резко провёл рукой по своему лицу: - Не видела меня давно? На что тут пялиться?!

– Не замолчу! - завопила она, оскалив выпирающие зубы, и впервые в жизни Илья испугался сестры. Ему в голову не приходило, что его маленькая, тихая Варька может так орать.

– Только попробуй! Только посмей! Клянусь тебе, утоплюсь сразу! Не знаешь, что про тебя болтать могут начать? Как жить будем, в глаза цыганам как смотреть?! А если наши, в таборе, узнают?! Совсем ты, что ли, голову потерял, Илья? И совесть тоже? Слава богу, отец не дожил!

Илья молчал. От обиды в горле стоял ком. Оправдываться не хотелось.

В чём он был виноват? В том, что пожалел "барыню", эту девчонку зарёванную, которую пьяный муж вышвырнул простоволосой на позор перед гостями? В том, что послушался Якова Васильича, что своей пляской заставил Баташеву улыбнуться? А теперь его принимают бог знает за кого, и кто - родная сестра!

Варька поперхнулась, закашлялась, умолкла. В комнате наступила тишина. Стало слышно, как скрипит за печью сверчок.

– Иди спать, - не поднимая головы, велел Илья.

Варька подошла к нему. Где-то под полом скреблась мышь, мутно светлело окно. По мостовой простучала одинокая пролётка.

– Поклянись мне, Илья. Поклянись, что не будешь никогда…

– Чего не буду?

– Сам знаешь. Поклянись.

– Не бойся.

Сестра погладила его по голове. Илья вздохнул; облегчённо растянулся на нарах. Варька присела рядом, в изголовье. И сидела возле брата, глядя в темноту, до тех пор, пока не услышала, что его дыхание стало ровным, спокойным. Затем встала, перекрестилась на мерцающую лампадку в углу и пошла к себе.

*****

На следующий день после полудня к дому цыган Конаковых подкатил экипаж купца первой гильдии Баташева. Едва проснувшиеся обитатели Живодёрки выбежали на улицу - смотреть, как из запряжённой красивым вороным жеребцом "эгоистки", кряхтя, выбирается старший приказчик Баташева Кузьмич. Под мышкой у него торчал завёрнутый в папиросную бумагу свёрток. Сердито оглядев высыпавшихся из дома братьев Конаковых, Кузьмич потребовал:

– Мамашу позовите, черти.

Заспанная Глафира Андреевна выплыла на крыльцо, как пасхальный кулич. Кузьмич низко поклонился ей и протянул свёрток, внутри которого оказалась дорогая персидская шаль. Переливающаяся ткань заблестела на осеннем солнце. Глафира Андреевна развернула её, и из складок выпал сотенный билет. Кузьмич ловко подхватил его, с поклоном поднёс цыганке:

– Уж не побрезгуйте взять. Иван Архипыч велели кланяться, умоляли за вчерашнее не гневаться и подарочек принять. Сами в ноги кланяются и прощенья просют.

– Да леший с вами обоими, - добродушно прогудела Глафира Андреевна, пряча в рукав деньги и закутываясь в шаль. - Скажи хозяину - пусть в гости наезжает. Рады ему всегда.

Кузьмич поклонился в последний раз, полез в "эгоистку". Вороной тронул, и купеческий экипаж медленно поплыл мимо стоящих с открытыми ртами цыган.

Глава 3