Дорогой длинною

На Староконном рынке ударила в нос привычная, знакомая, любимая вонь. Пахло навозом, прелым овсом, кислыми рогожами, конским и человеческим потом. Под палящим солнцем оглушительно вопили, спорили, торговались, били друг друга по рукам покупатели и продавцы. Кричали, отчаянно крестились русские барышники и хохлы. Дико вопили, скаля зубы и хлопая кнутами, цыгане. Певуче и важно переговаривались чёрные молдаване в грязных белых рубахах и высоких шапках. Визжали пронзительными голосами татары. Тише всех вели себя лошади: степные неуки, крестьянские рабочие савраски, солидные тяжеловозы, породистые бессарабские и донские жеребцы. Они стояли в рядах спокойно, жевали овес из подвешенных на морды торб, позволяли вездесущим цыганам раскрывать себе пасть и влезать туда чуть не с головой, выворачивать кулаком язык и лазить под животом. Над всем этим роился жужжащий выводок мух и слепней. Жёлтая раскалённая пыль под ногами лошадей была перемешана с овсом, соломой и навозом. Илье всё это было давно знакомо, он любил сутолоку, суету и запах конных базаров, чувствовал себя здесь как рыба в воде и знал - так будет всегда. Так же, как и все, ругаясь, крича и размахивая кнутом, он неторопливо продвигался сквозь потную, пёструю, грязную толпу. Перед глазами проплывали меланхоличные лошадиные морды, воспалённые, мокрые от пота лица, мешки, телеги, задранные оглобли, арбы с огромными колёсами. Наконец ряды кончились, и впереди замелькал табор татар, прибывших этой ночью из буджакских степей.

Татар было немного. Человек десять в засаленных халатах, с грязными малахаями на бритых головах сидели и лежали прямо на солнце, подставив горячим лучам плоские узкоглазые лица. Поодаль стояли спутанные кони – дикие, невысокие, лохматые, с мелькающими в углах глаз белками, все как один бурые, со свисающими почти до земли гривами. Вокруг толпился любопытный народ, люди разглядывали неподвижных, как статуи, татар, смеялись, что-то спрашивали, но широкоскулые изваяния не удостаивали базарную публику даже поворота головы: у татар здесь были свои покупатели.

Илья в последний раз раздвинул плечом толпу, подошёл к татарскому становищу и сразу же с величайшей досадой увидел, что всё-таки опоздал.

Перед низеньким, кривоногим, пузатым, невозмутимым, как каменный идол, Малаем уже стоял барышник с Ближних Мельниц, одноглазый Остап. До Ильи донёсся привычный рыночный разговор на смеси русского, цыганского и татарского языков, бывшей в ходу на любом южном конном базаре.

Илья в последний раз раздвинул плечом толпу, подошёл к татарскому становищу и сразу же с величайшей досадой увидел, что всё-таки опоздал.

Перед низеньким, кривоногим, пузатым, невозмутимым, как каменный идол, Малаем уже стоял барышник с Ближних Мельниц, одноглазый Остап. До Ильи донёсся привычный рыночный разговор на смеси русского, цыганского и татарского языков, бывшей в ходу на любом южном конном базаре.

– Экиз^[152]? - навязывал весь свой табун Малай

– Юк^[153], це много, - хмурил коричневый лоб Остап. - Жирмас^[154]. Шай биш ай панджь^[155].

– Якши^[156], - ухмылялся татарин. - Биш^[157] надо.

– За всех? - нагло интересовался Остап.

– За одну, - так же нагло отвечал Малай.

– Аллаха-то своего слякайся, морда косоглазая, шайтан!

– Сам морда. Сам шайтан. Не годится - ходи мала-мала к цыганин…

С ходу учуяв, что возможности его не до конца упущены, Илья вклинился в разговор:

– Гей, Малай, салам алейкум, будь здоров!

– Алейкум салам, - лениво и важно ответил татарин, едва взглянув на Илью щёлочками глаз. Выплюнул в пыль зелёную жвачку, почесал живот под халатом. - Твоя ещё живой, Илья?

– Живой моя, живой, - без улыбки подтвердил Илья. - А ты что, уж и обрадовался? Сам слово давал, а уже другому продаёшь?

– Малай слово помнит. - татарин задрал лоснящееся лицо к небу, ища белый диск солнца. - Твоя бы ещё завтра пришла… Где была? Вот Остап биш рубли даёт…

– Двадцать пять. - не взглянув на коновала, объявил Илья. Он уже понял, что сделка не будет такой удачной, как он рассчитывал, но лучше было переплатить, чем допустить, чтобы весь косяк ушёл к одноглазому чёрту.

Последний, однако, тоже не собирался упускать своего.

– Эй, Малай, я не вчувсь, що це за втрученье такое? Зговорылысь вже, а ты, бусурман… Илья, що встромляешься? Не твой товар, не твой продавец!

Илья набрал побольше воздуху в грудь.

– Это кто не мой продавец? Это Малай не мой продавец?! Да ты ещё у своей матери не завёлся, а мы с ним уже торговали! Он мне этих невестушек ещё весной обещал! Ну, Малай, скажи ему! Дуй шела^[158] за всех хочешь?!

Широкое лицо Малая было непроницаемым, как медная сковородка. Он вернулся к лошадям, сел, подвернув под себя кривые ноги, прямо в пыль, сунул в рот новый кусок зелёной жвачки и невнятно, протяжно сказал:

– Не хочу.

– Шэл жирмас^[159]? - накинул Остап.

– Моя не продаст.

– Шэл экиз^[160], шайтан с тобой, и магарыч с меня! - уговаривал Илья.

– Юк.