К его облегчению, Анютка не сопротивлялась. Бледная, заплаканная, не вытирающая слёз, она покорно шла за Гришкой по направлению к Земляному валу. Там Гришка остановил извозчика, коротко приказал: "В Грузины", подсадил в пролётку жену и вскочил сам. Всю дорогу они молчали. Гришка смотрел в сторону, на проплывающие мимо дома, Анютка вытирала платком глаза, тихо, косясь на спину извозчика, сморкалась. Гришка видел, как она прячет от него под ридикюлем дрожащие руки, и, когда пролётка уже въезжала на Садовую, не выдержал. Снял с колен жены сумочку, взял в ладонь её холодные, мокрые от слёз пальцы, слегка сжал их. Анютка, не поднимая ресниц, ответила ему слабым пожатием.
В Большом доме все ещё спали, только на кухне грохотала сковородками кухарка. Гришка и Анютка как можно тише поднялись по лестнице в свою комнату, и Анютка сразу, в чём была, легла на неубранную постель.
– Извини, Гриша… Нехорошо мне.
– Принести, может, чего? Воды хочешь? - спросил он, но жена молча покачала головой, и Гришка, подойдя, сел рядом. - Ну… Давай рассказывай, что стряслось.
Анютка вздохнула. Медленно, морщась, вытащила из узла волос несколько шпилек, с облегчением вздохнула, встряхнув рукой светлые, спутанные пряди, и обречённо сказала:
– Да, Гриша, да. Я тебе расскажу. Всё равно наболтают… И скоро заметно будет.
– Ты тяжёлая, - уточнил он. Анютка кивнула. - Давно?
– Два месяца.
– Как это? - нахмурился Гришка. - Это… это что же?
– Ну да, - горько улыбнулась она, и снова Гришка вспомнил улыбку Иринки в церковной ограде - точно такую же. - Так и есть. Это не твоя выделка.
– А чья? - автоматически спросил он.
Анютка сглотнула. Выговорила:
– Князя Давида Ираклиевича Дадешкелиани. - И, внезапно упав лицом в подушку, зарыдала так, что Гришке потребовалось всё мужество, чтобы не спастись немедленно бегством. В ход были пущены все средства: и увещевания, и вода из кувшина, и угроза немедленно выкинуть её, несмотря на беременность, в окно, и клятва созвать баб, и обещание полнейшей неприкосновенности, - и всё равно унялась дрожащая и икающая Анютка лишь через несколько минут, когда Гришке казалось, что он уже близок к кондратию.
– На вычистку-то зачем собралась? - едва сумел спросить он.
Анютка смотрела на него мокрыми, красными глазами, почему-то продолжала улыбаться, и от этой улыбки у него мороз продирал по спине.
– Спрашиваешь?.. А что бы я твоим цыганам сказала? А что бы я тебе сказала?!
– Ну, с цыганами разберёмся. Говори, что от меня.
– Но как же…
– Да вот так. А после видно будет. - Гришка встал с кровати, прошёлся по комнате. В спину ему Анютка сказала:
– Ты не волнуйся, я уйду. К тётке уйду, Данае Тихоновне. Проживу.
– Как проживёшь-то? Что делать будешь? - невесело усмехнулся Гришка. – Ты ж - Анна Снежная!
– Была Анна Снежная, да вышла вся. - Анютка поджала под себя ноги, скорчилась, словно от озноба. Тихим, неживым голосом сказала: - И чего я только с ним не поехала?..
– Может, плохо звал?
– Нет… что ты… Он влюбился насмерть, на коленях стоял. Смех сказать, даже жениться обещал. Это князь-то! Прямо как у твоей матери… А я… испугалась чего-то, курица.
–
И впрямь курица, - со вздохом сказал Гришка. - Да ты не вой, может, вернётся грузин-то твой.– Ай, брось… - отмахнулась Анютка.
Гришка промолчал, потому что и сам в возвращение князя верил слабо.
Снова сел рядом с женой, опустил голову. Чуть погодя спросил:
– Скажи… а от меня ты сколь разов чистилась?
Анютка молчала. Гришка напрасно всматривался в её мокрое, усталое лицо с закрытыми глазами. Поняв, наконец, что ответа не будет, всё же спросил:
– Ну, зачем, дура?
– Сам дурак, - отворачиваясь, сказала она. - Я тебе и так не нужна была.
А если бы ещё ходила, как корова, на сносях, ты бы на меня вовсе не глянул.
Любила я тебя, Гришенька… Без памяти любила. Никто мне не нужен был, даже дети. Только ты. Бог над нами пошутил, Гришенька… Не бойся, больше уж на тебя вешаться не стану. Как скажешь, так и будет. Хочешь - Анной Снежной останусь, хочешь - в шалавьи горничные вернусь. Мне всё едино.
Он молчал. Ходики на стене вкрадчиво отсчитывали время, солнце остановилось прямо в окне, заполнив комнату радостным золотистым сиянием, из нижней комнаты донеслись детские голоса. Гришка долго ещё сидел не двигаясь, глядя на то, как солнечный луч крадётся по полу, через потёртый половик, к его сапогам. А когда он поднял глаза, оказалось, что жена спит, по-детски подсунув под щёку руку.
Гришка встал. Укрыл Анютку шалью и, как можно тише ступая по скрипучим половицам, пошёл к двери.
В кабаке на окраине губернского города Калуги четвёртый день шёл кутеж с цыганами. Гуляли двое проезжих, поначалу представившиеся купцами, но мало-помалу из их разговоров выяснилось, что они вовсе не торговые люди, а московские банковские служащие, сбежавшие из родного заведения с огромной суммой. Гуляли пьяно, страшно, безоглядно, горстями швыряя ассигнации цыганкам, с часу на час ожидая ареста, то и дело выгоняя мальчишку полового на улицу, под дождь:
– Иди-ка взгляни, малой, не едут курьерские?