Дорогой длинною

Тишина. Яков Васильевич, нахмурившись, барабанил пальцами по столу.

Луна зашла, и дымчатый луч, тянущийся по полу, растаял. За стеной, на кухне, смолк гром посуды и приглушённые чертыханья: кухарка Дормидонтовна ушла спать. В углу дивана дремала, сжавшись в комочек, Настя. Её причёска совсем рассыпалась, и чёрные волосы свешивались на пол.

– Девку заездили совсем, - всхлипнув в последний раз, Марья Васильевна сердито посмотрела на брата. - Чуть живая приехала, из саней, как мёртвая, вывалилась…

– Ничего. Не барыня небось.

– Скоро барыней станет.

– Вот тогда и выспится, - Яков Васильевич прошёлся по комнате, замер у окна. - Спроси у неё завтра, долго ещё князь со свадьбой тянуть будет?

– Это не он, а ты тянешь. Он ещё на Покров собирался.

– Ну да! Её на Покров выдать, а на рождественских кто будет "Петушки" петь? Стешка твоя, что ли? Хватит реветь, иди спать. Завтра забудешь про всё.

*****

Наутро по Москве пролетела новость: после долгой болезни, на шестьдесят шестом году жизни, в своей постели в семейном доме на Пречистенке умер старый граф Воронин. Отпевание и панихида прошли в храме Успения в Кремле, церковь была полна народу, гроб утопал в белых розах и хризантемах. В стоящей на улице толпе вспоминали о вечере с цыганами в доме Ворониных накануне, уверенно говорили, что на этой самой гулянке старик-граф и довёл себя до смерти.

"Виданное ли дело, православные, - назвать к себе полон дом цыган и с ними "Барыню" отплясывать! Уж в свои-то годы и успокоиться бы мог!

Молодой-то был - куды-ы-ы! Вся Москва от него дрожала! Говорили, что чуть было на цыганке не женился, да отец не дал, проклясть погрозился".

"Уж будто прямо и "Барыню" плясал?" "А то нет? Цыгане из Грузин у него были, всю ночь гуляли, пели, скакали, как черти, под утро только и упороли. Они его и укатали".

"Царствие яму небесное…" "И земля пухом… Хороший барин был. Хоть и непутёвый".

Глава 5

По Живодёрке мела метель. Позёмка с воем носилась вдоль улицы, белыми страшными столбами взметалась у заборов, у кирпичных ворот церкви великомученика Георгия. Редкие фонари не горели: ночь была лунной, и, по мнению городской управы, освещения в таком случае не полагалось. Но мутное пятно месяца то и дело пропадало за косматыми клочьями туч. Снег валил густо, как перья из вспоротой перины. На улице не было ни души, и лишь одна мохнатая лошадёнка, нагнув голову, тащила по Живодёрке широкие извозчичьи сани. Извозчик, весь заметённый снегом, изредка вытягивал лошадь кнутом, оборачиваясь к седокам, ныл:

– Добавить бы надо, барышни… Виданое ли дело, непогодь какая…

Дороги в двух шагах не видать… Скотина с утра не поена…

– Обойдёшься! - ответствовал из саней голос Стешки. - Тебе и так двоегривенный дают за пустяк сущий. Совесть поимей, бородатая морда!

Ну как, Настька? Не лучше тебе?

– Да ты не волнуйся… - хрипло сказала Настя, не открывая глаз. На её ресницах комьями лежал снег. Стешка закричала на извозчика:

– Да живее ты, домовой! Не видишь - худо человеку!

Сегодня праздновали крестины у богатых цыган-кофарей Фёдоровых, живущих в Петровском парке. Фёдоровы, среди цыган больше известные, как Балычи^[32] (глава семейства одно время торговал поросятами), пригласили к себе всю семью Якова Васильева. Отказ приравнялся бы к кровному оскорблению, и васильевский хор с самого утра в полном составе тронулся к Балычам.

Крестины были великолепными, стол - роскошным, много пили, ели, плясали.

И всё было бы чудесно, но ближе к вечеру Настя вдруг почувствовала жар.

Сначала она пыталась держаться, но уже через час Марья Васильевна заметила её бледность и усталый вид. В тот же миг Настя была извлечена из-за стола, закутана в шубу и уложена в извозчичьи сани. "Домой сей же минут! Не хватало ещё в горячке свалиться! Стешка, поезжай с ней, дай вина горячего с мёдом и спать уложи!" Настя не спорила: ей в самом деле было плохо.

– Допрыгалась, чёртова кукла! - бурчала Стешка, загораживая сестру от ветра. - Долазилась, дурища, по сугробам, доигралась в снежки бог знает с кем… Ты бы ещё, как этот чёрт таборный, голяком по снегу пробежалась!

Мы, слава богу, цыгане порядочные, нагишом по двору не шлёндраем! Вот, не дай бог, захвораешь - что тогда?

Настя вдруг открыла глаза. Нетерпеливым жестом велела Стешке замолчать, прислушалась, затеребила извозчика за край армяка:

– Эй, милый… Останови!

– Одна - "живей", другая - "останови"… - забурчал извозчик, придерживая лошадь. - Вы уж договоритесь промеж себя, барышни, а то у меня скотина с утра…

– Помолчи! - с досадой перебила Настя, приподнимаясь в санях и вглядываясь в темноту Живодёрского переулка. Стешка, вскочив, тоже вытянула шею:

– Что там?

– Погляди-ка… Не Воронин катит?

– Он. Его лошади, - уверенно сказала Стешка, вглядываясь в летящую по переулку пару каурых. Подумав, хихикнула: - Куда это граф на ночь глядя от Зинки? Об это время он не оттуда, а туда…

Топот копыт, свист полозьев, кучерское "Поберегись!"… Снег веером брызнул из-под саней, извозчичья лошадёнка шарахнулась, и Стешка, не удержавшись на ногах, с воплем повалилась на дно саней: