Дорогой длинною

Ничего не понимая, Илья оделся, выскочил на улицу и понёсся в Живодёрский переулок. Фенька, побежавшая было следом, безнадёжно отстала, и во двор Зины Хрустальной он влетел один. Остановился, растерянно осмотрелся. На снегу перед крыльцом словно рота солдат маршировала: всё было истоптано. Кругом валялись какие-то тряпки, одежда, и кружившая по двору пурга почти целиком засыпала их. Входная дверь была заперта, а под светящимся окном лежал мёрзлый бочонок. Илья подошёл, изумлённо осмотрел блестевшие осколки стекла, обломки рам. Задрав голову, заорал:

– Зинка! Эй! Обокрали тебя, что ли?

Тишина. Подумав, Илья вскочил на бочонок, схватился обеими руками за край окна, подтянулся и проскользнул внутрь. Оказавшись в пустой комнате, осмотрелся. В глубине дома слышался тихий разговор. Илья пошёл на голоса.

Сначала он увидел Стешку. Та сидела, поджав под себя ноги, на пороге комнаты, сморкалась в скомканный платок. Увидев Илью, она не удивилась и лишь прижала палец к губам: тише, мол. Движением подбородка указала на диван.

Зина была по горло закутана в одеяло. Под головой у неё были две подушки, лицо на фоне распущенных волос казалось совсем белым. Рядом сидела, сжимая её руку, Настя. Зина что-то говорила: хрипло, не открывая глаз.

Настя слушала, сдвинув брови.

– Четыре года, девочка… Четыре года с ним… как жена… Ничего не хотела, ни о чём не просила… Что я ему сделала, что? Ведь каждый день приезжал, неделями целыми жил со мной, обещал, что… что повенчаемся, что дети будут… Я не верила, мне и не надо было, зачем… Я цыганка, а он – граф, ни к чему это было… Но вот так… к другой… уже помолвку объявили…

Господи, да за что же?..

– Дура! - зло сказала Настя, отбрасывая её руку. - Тебе всего-то двадцать пять! Ну, женится и женится, скатертью дорога! Что теперь - травиться?

Да стоит ли он, паршивец, того? И чем - керосином! Уж хоть бы мышьяка в аптеке купила или вовсе - пошла бы да повесилась. И быстрее, и вернее!

– Я хотела, - серьёзно сказала Зина. - Только подумала: вдруг Иван опомнится и вернётся? Войдёт, а я в кухне на крюке болтаюсь, язык наружу… фу… Помнишь, ваша горничная, Наташка кривая, повесилась? Такая страшная была, лицо синее, язык толстый…

– Ума у тебя нету! - горько сказала Настя, отворачиваясь. Илья увидел бусинки пота на её лбу, резкую складку у рта.

– Не говори никому, девочка, - тихо попросила Зина, опять закрывая глаза. - Не нужно, чтобы люди… чтобы цыгане… знали. Я завтра, как всегда, в ресторане выйду, буду петь. И… не беспокойся, больше уж не стану.

– Не бойся, - Настя плотнее укутала её одеялом, - никто не узнает.

Поспать попробуй.

Зина кивнула, молча отвернулась к спинке дивана. Настя, наклонившись, вслушивалась в её дыхание, затем повернула голову на звук шагов.

– Добрый вечер, Илья. Зря тебя разбудили…

– Чего зря? - пробормотал он. - Пойду хоть того… окно заткну чем-нибудь.

Не то к утру весь дом выстудит.

– Подожди, - удержала его Настя, - поди сюда. Стеша, и ты тоже.

Слышали, что она просила? Чтоб ни одна живая душа не узнала!

– Всё равно пронюхают, - буркнула Стешка. - Шило в мешке не удержится.

Настя пристально посмотрела на неё. Встала, взяла за руку:

– Идём-ка…

Растерявшаяся Стешка без спора прошла за ней в угол, где висела озарённая лампадкой икона Божьей матери. Настя остановилась прямо под образом. Красный свет лампады упал на её лицо, забился в глазах.

– Божись на икону! - велела она. - Божись, что никому не скажешь!

– Ну-у-у…

– Живо! А то знаю я тебя…

Стешка насупилась. Перекрестилась, обиженно проворчала:

– Чтоб мне от чесотки помереть, если сболтну кому…

Настя кивнула, выпустила её руку. Илья заворожённо смотрел на её потемневшее, усталое лицо с блестящими глазами, в которых плясал огонёк лампады. Казалось - две Богородицы перед ним, одна - там, за лампадой, а другая - тут, в двух шагах, смуглая и тонкая… Он заморгал, едва сумел выговорить:

– Мне… тоже забожиться?

– Ну что ты, Илья… - Настя слабо улыбнулась. - Я знаю, ты никому не скажешь. Спасибо, что пришёл. Правда, окно как-то заслонить надо.

Кивнув, Илья пошёл в сени.

– Сестре своей она не верит, - оскорблённо выпалила Стешка ему в спину, – а чёрт знает кому, конокраду таборному…

– Не шуми! - Настя, стоя у дивана, вслушивалась в дыхание Зины. – Заснула, кажется. Знаешь, нельзя её одну оставить. Я посижу тут до утра.

– Свихнулась? - покрутила пальцем у виска Стешка. - У тебя же жар, забыла?

– Забыла, - удивлённо подтвердила Настя. Присев на край кресла, дотронулась до висков. - Ох… и правда, голова болит.

– Ещё бы ей не болеть! - восторжествовала Стешка. - Видел бы Яков Васильич, как ты тут по окнам скачешь кверху пятками, - убил бы!

– Ему тоже говорить ничего не надо… - Настя прикрыла глаза, облизала пересохшие губы.

– Вот что - давай-ка я тут останусь, - решила Стешка. - Мы с этой коровой Фенькой хоть вещи соберём да просушим. И за красавицей нашей я пригляжу. А тебя Смоляко проводит.

Полчаса спустя Илья и Настя вышли из дома. Близилось утро, но на улице было по-прежнему темно. Снег перестал.

– Ты идти-то можешь? - обеспокоенно спросил Илья. - Не то понесу…