Дорогой длинною

– Тэ явэнти бахталэ, ромалэ!

Стоящие повернулись к ней. Это были обычные цыгане губернского города, занимающиеся чем придётся: и пением в трактире, и лошадиной торговлей, и шорничеством, и кузнечным ремеслом. Жили бедно, о чём свидетельствовали потёртые и вылинявшие женские фартуки, медные серьги, порыжевшие от времени сапоги на мужчинах. На приехавших московских покосились сперва недоверчиво, но Варька поспешила назвать себя, и цыгане сразу заулыбались: их род здесь знали.

– Да вот, сестрица… Видишь, какое горе у нас? - вздохнул пожилой цыган, назвавшийся Фёдором. - Одну схоронили, и другой, того гляди, следом отправится.

– Пьёт? - коротко спросил Митро.

– Не то слово, бог мой, не то слово! - вмешалась пожилая полная цыганка с круглым лицом. - Вот клянусь тебе, серебряный, никогда такого не видали!

Ну да, пили цыгане, всегда пили, ещё как пили… Но вот так не пили!

Митро невольно усмехнулся. Варька бросила на него негодующий взгляд, осторожно спросила:

– А вы что же, тётушка… Не пробовали к нему заходить?

– Сто разов пробовали! - фыркнула цыганка, плюнув подсолнечной лузгой. - Вон, попроси Федьку, он тебе за малые деньги шишку на голове покажет, Пашка - синяк… Трое молодых в дверь зашли, а в окна выскакивали, с ножом за ними гнался! Детей родных не иначе как со штофом водки впускает!

– Господи, а дети-то где? - спохватилась Варька. Цыганка посторонилась, махнула рукой.

У чёрной, влажной от сырости стены домика, на поросшем поганками бревне сидели дети. Старший, большеглазый мальчик лет десяти, был спокоен и серьёзен. Поймав взгляд незнакомой цыганки, снял с головы старый картуз, хотел было встать, но не смог, потому что младшая девочка уцепилась за его локоть и расплакалась. Её кудряшки рассыпались по линялому ситцу платья.

Мальчик молча погладил их, что-то прошептал, и девочка, всхлипывая, подняла голову. С худенького личика глянули мокрые, длинно разрезанные, чёрные и блестящие, как расплавленная смола, глаза. Варька даже вздрогнула.

– Мать-Богородица, как на Данку похожи… - словно прочитав её мысли, вполголоса сказал подошедший Митро. - Просто портрет живой. От этого её вора карточного - ничего! Цыгане и цыгане, да ещё красивые какие… Вот хору прибыль лет через пять будет!

– И увести их отсюда никак невозможно, - сказал за спиной Варьки Фёдор.

– Мы сначала всё уговаривали, упрашивали, орали даже! Дети ведь, а тут дождь, холод… Ни в какую! Упёрлись и сидят, как два воробья под застрехой!

Еду им прямо сюда бабы носят. Спят они в сенях, к отцу заходить боятся, а он ещё Мишку за водкой посылает! Мальчишка и бегает всё время, как нанятый, в кабак и обратно, а у самого уже в чём только душа держится…

Митро, потемнев, взлетел по крыльцу и уже рванул было дверное кольцо, но за плечи его схватили сразу несколько человек.

– Не ходи, морэ! Не ходи, дорогой, не надо! - горячо начала упрашивать толстая цыганка. - Он там пьян-распьян, и нож у него! Давеча, как наших выгонял, ухват пополам о печь сломал… Не надо! Ну его! Смертоубийство будет!

– Будет, а как же! - яростно пообещал Митро, отпихиваясь от держащих его рук. - О-о, дайте только войти! Смертный грех отмолю потом, ничего!

– Постой, Дмитрий Трофимыч, - хмуро сказала Варька, тоже поднимаясь на крыльцо. - Цыгане правы, тебе входить не нужно. Лучше я по старой памяти попробую.

Наступила тишина, через мгновение разорвавшаяся испуганными и возмущёнными воплями. Громче всех вопил Митро:

– С ума ты, что ли, сорвалась, Варька?! Он же не в себе! Мать родную и ту сейчас зарежет не глядя! Что ты с ним сделать сможешь?

– Не ходи, милая! Плохо будет, не ходи! - причитали цыганки. Встали, заинтересованно глядя, даже дети, и мальчик, подойдя, тронул Варьку за рукав.

– Не ходи туда, тётя. Правда. Мало ли что…

Варька погладила его по спутанным, давно не мытым волосам. Решительно отстранила загораживающего ей дорогу Митро и шагнула через порог.

В сенях было темным-темно, сыро, пахло мышами и кислятиной. Варька на ощупь нашла дверь, из-под которой выбивалась едва заметная полоса света, толкнула её и вошла. В нос ей ударил густой запах перегара и чего-то давно протухшего. Осмотревшись, Варька поняла, откуда вонь: на столе стояли остатки поминальной трапезы двухнедельной давности, густо облепленные зелёными мухами. Рои мух вились по комнате, наполняя её надсадным зудением. На полу валялся сломанный ухват. Мутное от дождя окно тоже было засижено мухами, сорванная занавеска лежала рядом. В углу валялась скомканная женская одежда. Варька разглядела кружева, край дорогого бархатного платья. Кузьмы нигде не было видно. Стоя посреди комнаты, Варька позвала:

– Эй, морэ! Кузьма! Ты живой?

Сначала ей никто не ответил. Лишь после третьего оклика на кровати у дальней стены кто-то зашевелился. Поползло на пол одеяло, тяжело шлёпнулась подушка. Хриплый знакомый голос сказал:

– Вот чёрт… Варька?

– Ну, я.

– Вот чёрт… - повторил Кузьма, садясь на кровати и спуская вниз босые ноги. - Да это верно ты? Или белая горячка у меня? Ты… откуда взялась-то?