Дорогой длинною

Горячая, жёсткая ладонь накрыла руку Варьки, и она не решилась высвободиться. Свободной рукой пощупала лоб Кузьмы.

– Ты горишь весь. Заболел, что ли? Пусти, окно закрою…

– Не уезжай, - закрывая глаза, попросил Кузьма.

Варька вздохнула. Села ближе. И сидела так, не отнимая руки, до тех пор, пока не услышала ровного сопения.

Глубокой ночью Варька и Митро сидели на кухне домика Кузьмы. По крыше неумолчно барабанил дождь. Из-за стены доносился храп хозяина.

Митро пальцами снимал нагар с потрескивающей свечи, хмурился, молчал.

Полумёртвая от усталости Варька сидела на полу, прислонившись к стене.

Целый день она вместе с другими цыганками мыла, скребла и тёрла, приводя в порядок запущенный дом. Кузьму вместе с кроватью раз восемь переносили из угла в угол, и он не проснулся даже тогда, когда кровать нечаянно уронили. Детей Варька накормила наспех сваренным кулешом, по очереди вымыла на кухне в медном тазу и уложила спать на полатях в комнате. Прикрыв их одеялом и едва удержавшись от соблазна лечь рядом с ними, Варька вышла на кухню, где ожидал Митро.

– Не знаю я, Варька, что делать. - Митро мрачно дымил трубкой, и его узкоглазое лицо напоминало физиономию рассерженного восточного божка. - Цыганам местным я уже заплатил, он ведь тут почти всем должен… И за похороны отдал, только завтра ещё с попом рассчитаться надо. Но Кузьма-то думает себе что-нибудь? Ты его спрашивала, он обратно в Москву собирается?

– Не спрашивала, но… Куда ему ещё деваться?

– Угу… М-да. Но ведь тогда дом здесь продавать надо, а это тоже время…

А одного его не оставишь. Если, как ты говорила, он столько лет не пил, а теперь снова начал, это совсем плохо. Может за неделю, как наш Осетров говорит, до полного остолбенения докатиться. А детей куда? И так вон на тени похожи, одни глаза остались. Ни отца, ни матери, а только это несчастье пьяное… А я, Варька, больше оставаться не могу. - Митро потёр кулаком лоб, ожесточённо повторил: - Не могу, и всё тут! Меня цыгане на части порвут, и так пол-лета по Крыму болтались! Что я - Настьку над ними хореводом поставлю? Мне, хочешь не хочешь, завтра возвращаться надо.

– И возвращайся. - Варька запрокинула голову, закрыла глаза. В последний раз мысленно спросила себя: решилась, цыганка? - Возвращайся, Дмитрий Трофимыч. А я останусь.

Она не подняла ресниц и не увидела, как Митро, отложив трубку, уставился на неё в упор. И не вздрогнула, услышав изумлённый голос:

– Варька, но… Но ты же не родственница ему!

– Помню.

– Ты же вдова… Здесь-то не наши цыгане, ни его, ни тебя не знают.

Подумать всякое могут, потом не ототрёшься.

– Знаю.

– А он… Кузьма… Он-то знает?

– Он сам меня просил остаться. Не забудь, он цыган. Понимал, что говорил.

– Значит… - Митро попытался улыбнуться, но недоверчивое выражение не сходило с его лица. - Значит, девочка, замуж выходишь?

– Пусть так. - Варька открыла глаза. Встретившись взглядом с Митро, пожала плечами: - Что делать? По-другому же нельзя.

– Да-а… - Митро встал, прошёлся по кухне, остановился у окна, прислонившись лбом к стеклу. Медленно сказал:

– Знаешь, а я ведь думал…

– Что?

– Ежели скажу, морду мне ножом не перекрестишь?

– Стара я для таких подвигов. Говори уж.

– Я ведь думал, что ты меня…

Митро не договорил, не обернулся, так и оставшись стоять у окна. Варька тоже молчала. Смотрела на пятно света у своих ног, удивлялась, почему сердце бьётся спокойно и ровно, ни разу не дёрнувшись в груди, как в юности.

Она даже попыталась пошутить:

– И когда же это на тебя озарение-то небесное снизошло, морэ?

– Весной, когда Настькин сын женился. Помнишь, ты тогда мне на кухне "Долю" пела? Как-то разом всё вспомнил, понял…

Митро вдруг отошёл от окна, быстро шагнул к Варьке, и та, испугавшись, что он сядет на пол рядом с ней, встала навстречу. Тени их скрестились в пятне света. Тараканы за печью притихли. Только дождь всё стучал по крыше, и капли, шурша, сбегали по стеклу.

– Да, я всё понял, девочка. Ты ведь всегда меня любила?

– Да.

– Что ж ты мне никогда…

– Подумай, Дмитрий Трофимыч, сам поймёшь.

– Да какой я тебе Трофимыч, господи? - тихо сказал Митро, глядя на неё.

А Варька, впервые в жизни осмелев, прямо и спокойно смотрела на него.

– Ну, что ты на меня так глядишь, Митро? Ты для меня всегда луной в небе был. Не дотянешься, не ухватишь. А раз так, чего мучиться - иди своей дорогой. Я и шла. И ты тоже.

– Дэвлалэ… И когда Ольга умирала… Ты тогда со мной была… - Митро мучительно наморщил лоб. - Ты, а не мать, не сёстры… Они-то все её терпеть не могли. И ты потом Илонку со мной из табора бежать уговорила…

– Уговорила. И не жалею. Жена у тебя - золото, и дети хорошие, и внуков уже куча… - Варька вздохнула. - Господи, какие же мы старые уже, Митро…

– Знаешь… Будь я тогда поумней - может, на тебе бы женился.

– Ещё чего! Ты вспомни, какой я была - девка таборная, глупая. Чёрная, как головешка, зубы торчат. Яков Васильевич поначалу даже боялся меня господам показывать. Врёшь ты, морэ, но всё равно спасибо.

– Я не вру. Я лучше тебя людей не знаю.