Дорогой длинною

Совершенно серьёзно, без тени улыбки Митро объявил:

– Господа… Катька.

Из первого ряда вскочила молодая цыганка, совсем девочка, с длинными, перекинутыми на грудь косами. На её свежем юном личике с круглым подбородком застыла неподвижная улыбка танцовщицы. Катька была одета по памятной Илье котлярской моде: широкая алая юбка с оборкой, начинающейся чуть не от колена, такая же алая кофта с безразмерными рукавами, и даже голова по-замужнему повязана платком. В зале стало тихо. Чуть слышно вступили аккордами "венгерки" гитары, и Катька, плавно приподняв руки, тронулась по кругу. "Славно идёт", - отметил про себя Илья, следя глазами за тонкой фигуркой в красном. Катька сделала круг, другой, развела руками, поклонилась хору - и из второго ряда не спеша, с напускной ленцой вышел молодой цыган, тоже совсем мальчишка, с курчавой головой, смуглым до черноты лицом, сросшимися бровями, чуть раскосыми мрачноватыми глазами.

Илья заворожённо смотрел на него. Почувствовал, что хорошо бы перекреститься, и сделал бы это, если бы не боялся свалиться с дерева. Что же это за колдовство такое? Будто он сам, Илья Смоляко, выходит к этой красотульке плясать, он сам - лет двадцать пять назад? Рука вдруг задрожала, скользнула по жёсткой коре каштана, Илья еле успел ухватиться покрепче.

Дэвла… Это же Илюшка! Илюшка, сын, вышел "работать венгерку" со своей молодой женой! "Авэ, чяворо[146], сынок…" - шёпотом попросил он, словно сын мог слышать его. Гитары прибавили ритм, Катька улыбнулась до ушей, кинула лукавый взгляд через плечо, вызвав смех у зрителей, и Илюшка, медленно поднимая руку за голову, пошёл по кругу вслед за женой. Илья глаз не мог отвести от его высокой, по-мальчишески стройной фигуры. Сын с молодой женой плясал "венгерку", зрители хлопали в такт гитарных аккордов, звонкая музыка уносилась к тёмному ночному небу, к звёздам…

А Илья вспоминал, как семнадцать лет назад, зимой, его мальчик, его Илюшка умирал от горячки. Они стояли тогда на окраине Смоленска, морозы трещали страшные, годовалый Илюшка метался в жару, весь горячий, с обмётанными белым налётом губками, страшно, с тяжёлым хрипом дышал, и старухи цыганки уже безнадёжно качали головами. Настя, не спавшая третьи сутки, плакала без слёз, с сухими глазами, отталкивала руки утешающей её Варьки, держала в объятиях сына, прижимая к себе его курчавую головку, и на осторожные советы цыганок: "Попа бы, милая, позвать…" лишь ожесточённо мотала головой. Он, Илья, сидел на полу, обхватив колени руками, молчал. Соваться к жене, успокаивать, утешать не мог: у самого ком стоял в горле. Надеяться было не на что. И всё же глубокой ночью, когда измученная Настя заснула, сидя на лавке, Илья подошёл к ней и взял завёрнутого в одеяло сына у неё из рук. Илюшка был в беспамятстве и даже не пошевелился, когда отец, прижав его к себе, пошёл через пустой, заснеженный двор к конюшне. Там Илья уложил сына, развернув одеяло, прямо на соломе, достал ведро с вонючей, тёмной, как дёготь, мазью, которой лечил лошадей, и вымазал сына с ног до головы. Для верности прочитал ещё и дедов заговор, сплюнул на три стороны, перекрестился. Потому что не мог смириться с мыслью о том, что сын умирает, а он, его отец, так ничего и не сделал. Было тихо, холодно, в темноте пофыркивали кони, в приоткрытую дверь светила голубая зимняя звезда. Илья завернул так и не очнувшегося сына в одеяло и пошёл с ним к дому.

Утром его разбудил отчаянный вопль Насти. Илья торчком сел на полу и первое, что подумал: ночью умер Илюшка. Он бросился к жене:

– Настька… Настенька, не вой, пожалуйста… Ну, что поделать, бог дал, бог и… - и осёкся. Через плечо Насти увидел сидящего на лавке Илюшку, сосредоточенно жующего край лохматой овчины. Сын был нежно-зелёного цвета - весь, от босых пяток до спутанных кудряшек.

– Боже милостивый, это что? - всхлипывая, спросила Настя.

– Мазь лошадиная… - виновато сознался Илья. - Я подумал - может, хоть так лучше будет. Дедов способ, проверенный…

Настя повернулась к нему с блестящими от слёз глазами, всплеснула руками, хотела было что-то сказать, но лицо её сморщилось, и она заплакала.

Илюшка выпустил изо рта овчину, улыбнулся тремя зубами, нежно сказал:

"Тя-тя-тя-я…" и задом наперед полез с лавки. К вечеру все таборные цыгане знали, что Илья Смоляко вылечил сына от лихорадки лошадиной мазью.

Отмыть же Илюшку полностью удалось лишь к весне…

А теперь вон он - пляшет "венгерку", жеребец восемнадцатилетний, искры из-под каблуков летят. Уже жениться успел, и, видит бог, не прогадал… Даже издали Илье было видно, как хороша фигура Катьки. А пляшет, бог ты мой, пляшет - будто огонёк вокруг Илюшки мечется… Ох, не прогадал, оголец!

Пляска закончилась, зрители бешено захлопали. Илья, улыбаясь в темноте, смотрел, как Илюшка и Катька вновь и вновь выходят на поклон, как девчонка приседает в низком реверансе, как стреляет по сторонам довольными глазами.

А потом Митро коротким кивком отправил обоих на место, повернулся к залу, и по одному его виду Илья понял: сейчас выходит Настька…