По правде говоря, я не верил в это занятие. Так что пришло время напрячь свое воображение, удостовериться, что каждая творческая клетка моего мозга встрепенулась и готова взяться за дело. (Требуется целая куча клеток, чтобы написать вдохновляющий текст.)
Потому что все, что сегодня ты должен делать, – это оставаться собой. Но также быть уверенным в себе. Это важно. И быть интересным. Коммуникабельным. Дружелюбным. Не прятаться от людей. Открыться им. Не как извращенец. Одежду скидывать не надо. Просто надо быть собой – подлинным собой. Быть собой. Не изменять себе.
Подлинным собой. Что, черт побери, это значит? Звучит как фальшиво-философская фраза из черно-белого рекламного ролика какого-нибудь одеколона. Ну да ладно, не будем слишком строги. Как сказал бы доктор Шерман, мы занимаемся исследованием.
Исследование: Я должен верить, что «подлинный» я – лучше, чем я о том думаю. Лучше общается с людьми. Не такой застенчивый. Например, готов поспорить, «подлинный» не упустил бы шанс представиться Зо Мерфи на джазовом концерте, состоявшемся в прошлом году. Он не потратил бы уйму времени на выбор слова, характеризующего его чувства по поводу ее выступления, такого, чтобы она не приняла его за сталкера, –
Прекрасно. Я вновь сделал это. Заставил свои ладони вспотеть. Приходится вытирать клавиатуру одеялом. Потом я напечатал
Глубокий вздох.
Лезу в прикроватную тумбочку. Я уже пил лекарство утром, но доктор Шерман говорит, что к нему можно добавить еще одно лекарство, если дела пойдут неважно. Глотаю его с чувством облегчения.
В этом и заключается проблема с письмами. Начинаю я все правильно, но под конец отклоняюсь от избранного пути и забредаю на смутные задворки моего сознания, где никогда не происходит ничего хорошего.
– Значит, ты вчера решил не ужинать?
Надо мной возвышается мама с двадцатью долларами в руке.
Захлопываю ноутбук и засовываю его под подушку.
– Мне не хотелось есть.
– Нет уж, солнышко. Тебе нужно заказывать ужин, когда я на работе. Сейчас все это можно делать онлайн. Даже разговаривать ни с кем не приходится.
Но, видите ли, это не совсем верно. Ты должен перемолвиться словом с доставщиком. Должен ждать, пока он отсчитает сдачу, а доставщики вечно делают вид, что у них недостаточно однодолларовых купюр, так что приходится решать, дать ему чаевые побольше или поменьше, чем планировал, и ты знаешь, что если остановишься на втором варианте, то они начнут проклинать тебя себе под нос, как только повернутся к тебе спиной, и потому переплачиваешь и остаешься с пустым карманом.
– Прости, – говорю я.
– Не надо просить прощения. Просто это то самое, над чем вы работаете с доктором Шерманом. С людьми надо разговаривать. Вступать в контакт. А не избегать общения.
Разве я только что не написал об этом в своем письме? О том, что нужно быть открытым, ни от кого не прятаться? Все это мне прекрасно известно. Ей нет нужды талдычить одно и то же. Это как с потными руками: чем яснее ты осознаешь проблему, тем серьезнее она становится.
Теперь мама со скрещенными на груди руками обходит мою кровать, обозревая комнату, словно она чем-то отличается от той, что она видела вчера, словно на моем шкафу или на стене появилось решение проблемы Эвана, и она обязательно найдет его, если тщательно все изучит. Поверьте мне, я столько времени провожу в своей комнате, что, если бы ответ был здесь, я бы давно нашел его.
Спускаю ноги с кровати и натягиваю кроссовки.
– Кстати о докторе Шермане, – говорит она. – Я записала тебя к нему на сегодня.
– На сегодня? Почему? Я встречаюсь с ним на следующей неделе.
– Знаю. – Она смотрит на двадцатку у себя в руке. – Но я подумала, что, может, тебе лучше сходить к нему пораньше.