Дорогой Эван Хансен

– Как прошло твое лето? – спрашивает она.

Алана сидела передо мной на введении в матанализ в прошлом году, но мы никогда с ней не разговаривали. А теперь разговариваем? Не уверен в этом.

– Лето?

– Мое оказалось очень продуктивным, – говорит она. – Я прошла три практики, и у меня девяносто часов социального служения. И это здорово.

– Да. Здорово.

– И хотя я была очень занята, все равно подружилась с несколькими прекрасными людьми. Вернее сказать, познакомилась. Это девушка по имени Кларисса, или Ка-рисса, – я плохо разобрала. А еще Брайан – через й. И мой инструктор в Национальном совете подготовки афроамериканских женщин-лидеров мисс П.

А еще…

В прошлом году я слышал голос Аланы, только когда она задавала вопросы или отвечала на них, что она делала без умолку. Мистер Суэтчайлд поначалу попытался игнорировать ее руку, но потом понял, что это единственная поднятая рука, и ему все же пришлось вызвать девушку – опять. У нее – бравада, какой у меня никогда не было, не говоря уж об обязательной улыбке, но в других отношениях у нас с Аланой Бек много общего. Несмотря на ее бурную деятельность на занятиях и огромный рюкзак, которым она вечно задевает людей рядом, она остается такой же, как и я, – незамеченной.

Лови момент, говорит мама. Прекрасно. Вот он, подходящий случай. Я поднимаю загипсованную руку.

– Ты не хочешь…

– О боже, – говорит Алана. – Что у тебя с рукой?

Расстегиваю рюкзак и выуживаю из него маркер.

– Я ее сломал. Я…

– Ой, правда? Моя бабушка в июле сломала бедро, забираясь в ванную. И это стало началом конца, как сказали доктора. Потому что скоро она умерла.

– О… это ужасно.

– Я знаю. – Ее улыбка непробиваема. – Удачного первого дня.

Она разворачивается, и ее рюкзак выбивает у меня из руки маркер. Наклоняюсь, чтобы поднять его, а когда разгибаюсь, Аланы уже нет рядом, а ее место занял Джаред Клайнман.

– Хреново быть первым в истории человеком, сломавшим руку потому, что слишком много дрочил? Или ты воспринимаешь это как достижение? – излишне громко говорит он. – Как это было? Ты у себя в комнате. Свет потушен. Тихие звуки джаза. На твоем странном китайском телефоне открыт инстаграм Зо Мерфи.

У нас с Джаредом свои отношения. Его мама продает недвижимость. Она подыскала нам с мамой жилье после того, как от нас ушел папа. Потом несколько лет Клайнманы приглашали нас в свой плавательный клуб, мы ужинали у них дома однажды на Хануку. Я даже присутствовал на бар-мицве Джареда.

– Хочешь знать, как все было на самом деле? – спрашиваю я.

– Не слишком, – отвечает он.

Что-то подталкивает меня поделиться с кем-нибудь, хотя бы для того, чтобы не поползли ненужные слухи. Нет, я не пялился в инстаграм Зо Мерфи. По крайней мере, не в этот раз.

– Просто я залез на дерево и упал с него.

– Упал с дерева? Ты что, желудь?

– Ты знаешь, что я был стажером лесника в парке Эллисон этим летом?

– Нет. С какой стати мне это знать?

– Ладно. Но теперь я вроде как эксперт по деревьям. Без шуток. И я увидел невероятный сорокафутовый дуб и начал взбираться на него, а потом просто…

– Упал?

– Да. Только это довольно забавная история, потому что целых десять минут после падения я лежал на земле, ожидая, что ко мне кто-нибудь подойдет. – Сейчас, – повторял я себе. – Ко мне могут прийти на помощь в любую секунду.

– Ну и что?

– Нет. Никто ко мне не подошел. Вот что забавно.

– Господи!

Он выглядит так, будто ему стыдно за меня. Но я же шучу. Понимаю, как смехотворно это звучит, что я лежал на земле и ждал чьей-то помощи. Пытаюсь посмеяться над своей наивностью, но, как всегда, моя шутка не срабатывает. Много что происходит в моей голове в данный момент. Бабули умирают, у меня на рубашке темные пятна от воды из фонтанчика, а еще даже не начался первый урок, на котором придется не меньше сорока пяти минут откликаться на «Марка».

Вот что получилось из моей попытки завязать разговор с Джаредом Клайнманом, который однажды хохотал на уроке о Холокосте. Он клялся, что смеялся над чем-то, не имеющим отношения к ужасающим черно-белым фотографиям, потрясшим всех нас, и я верю ему, но все же, думаю, у этого парня нет совести.

Джаред все еще не ушел, и потому я задаю ему вопрос, позаимствованный прямо из уст Аланы Бек:

– Как прошло твое лето?

– Моя команда порвала всех при захвате флага, и мне удалось потрогать грудь одной девахи из Израиля, которая, типа, будет служить в армии. Я ответил на твой вопрос?

– Да. – Маркер по-прежнему у меня в руке. Не знаю, почему я так озабочен этим, но решаю идти напролом. – Ты не хочешь расписаться на моем гипсе?

Он смеется. Прямо мне в лицо.

– Почему ты меня об этом просишь?

– Не знаю. Потому что мы друзья?

– Мы дружим семьями, – говорит Джаред. – А это разные вещи, сам понимаешь.

Правда? Я играл в видеоигры в подвале у Джареда. Я даже переодевал плавки в его присутствии. Именно он проинформировал меня о том, что ненормально носить под плавками трусы. Да, больше мы в принципе не общались наедине и проводили друг с другом время только в присутствии наших семей, но ведь и эти воспоминания чего-то да стоят, верно? Друг семьи – он и твой друг.