Дорогой отцов

— Почему в батальоне? — с видимым удовольствием сказал Флоринский. — Не только в полку, но и во всей дивизии не найдется другого такого политрука, как наш Александр Григорьевич. Вы его имеете в виду?

Лебедев поспешно спросил:

— Солодков?

— Вы с ним уже познакомились?

— Не один бой провели вместе, — ответил Лебедев и широким шагом вышел из землянки. Ему хотелось сейчас же пойти в первую роту и с мальчишеским озорством напасть на Александра Григорьевича. Сколько раз Лебедев собирался черкнуть Солодкову из госпиталя, но, не зная достоверно, в какую именно часть угодил сталевар, Лебедев не смог обменяться дружескими треугольничками. «Как же все-таки я с ним до сих пор не встретился?» — недоумевал он, пробираясь в первую роту. Командир роты доложил о состоянии подразделения. Лебедев, слушая ротного, не мог скрыть своего безразличия к докладу, а освободившись от служебной формальности, он с нетерпением спросил:

— Солодкова ищу. Где он?

— Его нет, товарищ комбат. Его вызвал комиссар полка. Что прикажете передать?

— Как только вернется, пусть ко мне бежит.

IV

Солодков, увидев Лебедева, весь засиял. Его добродушное лицо с полусмытыми рябинами враз расплылось в широкой улыбке.

— Григорий Иванович, — кинулся он к Лебедеву. — Гриша! А я ведь не придавал значения появлению нового комбата со знакомой мне фамилией. Мало ли у нас Лебедевых, Гусевых, Уткиных? Откуда ты к нам?

— По протекции Чуянова, Александр Григорьевич. Это он пристроил меня сюда.

— Что же это мы встретились не по русскому обычаю? — Солодков, точно медведь, облапил Лебедева, потискал своими жилистыми ручищами.

— Не усох. Нет, не усох, — весело посмеиваясь, говорил Солодков.

Лебедев с Солодковым вышли по траншее на берег Волги, присели на вольном воздухе и долго беседовали о делах, далеких от войны. Григорий удивлялся тому, как мало изменился сталевар. Александр Григорьевич, как и в мирное время, на все смотрел с природным оптимизмом. «Такому легко жить в любом вихре жизни, — думал Лебедев. — Такого не собьет с пути никакая буря. У таких вера во все доброе так же естественна и необходима, как естественно и необходимо дыхание».

Когда Солодков с жадностью и неистребимым интересом расспросил Лебедева о том, что он видел в тылу, с кем встречался, чего наслушался, тогда и он распахнул свою душу перед Григорием, раскрыл все свои тайные помыслы.

— Тоскую, Григорий Иванович. Тоскую по гражданке. И зачем я только остался здесь? — махнул рукой, сердито кашлянул и снова заговорил с жаром: — Не могу забыть мартена. Всегда печь стоит перед глазами. Гоню, ругаю, злюсь, и никакого с ней сладу — стоит и лыбится. Честное слово не вру. В драке, в бою забываюсь, а как только остынешь от схватки, так печь опять рядом с тобой, — повернул голову в сторону заводов и долго молчал, будто прислушивался и ждал, не загудит ли родной завод. — Ночью еще терпимо, а как чуть проглянет день, так и кручу башкой, ищу в небе заводские дымы, угадываю трубу своего мартена. У моей-то печки труба выведена первоклассными мастерами. Я ее за сто верст угадаю. Эх, Григорий Иванович, не знал я настоящей сладости в труде. — Помолчал. — Хватит об этом. Одно только расстройство.

— Верно, — согласился Лебедев. — Все мы теперь поумнели.

Задолго до рассвета к месту работы доставили тачки, лопаты, ломы. Пришли от Елина и люди. Бойцов накормили, дали немного отдохнуть и объяснили задачу. Солодкову в помощники дали Уральца. Лебедев, беседуя с бойцами, сказал им, что за их работой будет наблюдать командир дивизии, о их деле узнает сам командующий армией. Бойцы повели подземный ход из блиндажа командира первой роты. Комбат часто звонил ротному, вызывал Солодкова.

— На сколько метров ушли? — спрашивал он. — Грунт какой? Люди как себя чувствуют?

Солодков коротко докладывал:

— У нас все ладно. Люди — на подбор. Из каждого можно вышколить первоклассного сталевара.

— Никого еще не завербовал на свой завод?

— Двое уже дали согласие.

— Я так и знал. Ты действительно агитатор-самородок. Тебя следует направить в военно-политическую академию на учебу.

— Я, Григорий Иванович, без политики — ни шагу. С пионерских пеленок, можно сказать, не расстаюсь с политикой.

— К полночи до каменного домика дойдете?

— Мы уже обсудили и решили ночью дом заселить.

…День был обычным, похожим на вчерашний. Солдаты дрались за подвал, за изуродованные лестничные клетки. Артиллерия долбила и прошивала стены сгоревших зданий. Стены с грохотом рушились и заваливали подвальные перекрытия. Солдаты лезли на завалы, на груды камней и щебня, выкладывали себе окопчики, возводили новые редуты. Ночь уходила на вылазки и диверсии в тылу врага. Ночью опутывали землю проволочными заграждениями, маскировали огневые точки, засевали каждый метр минами. Ночью хоронили убитых, переправляли за Волгу раненых. Ночью солдаты становились каменщиками, землекопами, строителями. По ночам, от зари до зари, трещали над развалинами «кукурузники», прозванные немцами «рус-фанер».

В 23.00 Солодков доложил Лебедеву, что команда вошла в дом и приглашает его на новоселье. Лебедев ждал этого часа.