Дорогой отцов

Веру отпустили. А Лебедев не мог заснуть в эту ночь. Он лежал с открытыми глазами, напряженно прислушиваясь к каждому шороху в коридоре. В таком же напряжении прошло утро, и вот, наконец, раскрылась дверь. Белоголовая Машенька вошла в палату и остановилась. Необычная обстановка испугала ее. Вера взяла девочку за руку и повела между коек. Машенька шла медленно. Она то в одну сторону, то в другую поворачивала голову, искала знакомое лицо, но видела только чужих дядей, которые смущали ее приветливыми улыбками. Лебедев, сгорбившись, сидел на кровати и ждал. У него вдруг не стало сил подняться навстречу дочери. Но вот она увидела отца, сразу громче застучали ботиночки по крашеному полу, запылало лицо от радости, заблестели светлые глазенки. Лебедев протянул руки. Машенька без слов обняла его и повисла на его плечах.

— Папуся… папуленька… миленький, — ласкалась Машенька.

Вера круто повернулась и выбежала из палаты на улицу.

— Я не могу, — сквозь слезы прошептала, она. — Я не могу…

А Машенька, целуя папулю, все говорила и говорила:

— А мамы у нас нет. И Алеши нет. Только ты, папусенька, остался. Тебя фашисты не убьют?

Лебедев отвернулся, заскрипев зубами. Вот когда бы ему идти в атаку. Он прижал Машеньку к своей груди, и долго они сидели обнявшись.

…Машеньку не отправили в приемник, она ночевала у Веры. У нее же она осталась и на следующий день.

— Пусть поживет, — сказала Вера Лебедеву. — Комната у меня хорошая, хозяева добрые.

Лебедев был рад тому, что дочь будет с ним. Машенька подолгу бывала в палате. К девочке привыкли и врачи, и сестры, и раненые. Раненым офицерам приятно было перемолвиться с Машенькой. Девочка сначала стеснялась их. Иногда отец говорил:

— Сходи, Машенька, полечи дядю.

Она подходила к больному и с детской наивной серьезностью спрашивала:

— Вас, дядя, полечить?

— Пожалуйста, Машенька.

Машенька, подавая с тумбочки стакан с водой, думала, что это не вода, а лекарство. В ее представлении в палате пили только одни лекарства.

— Спасибо, Машенька, — благодарил девочку раненый. — Сахару хочешь?

— Теперь война. Сахар только раненые пьют.

Офицер удивленно смотрел на девочку, ласкал ее, а Машенька, посидев возле одного раненого, шла к другому. Другой не задерживал долго, отпускал к третьему. И Машенька каждому больному доставляла великую радость. Однажды один капитан сказал главному врачу, что его здоровье заметно улучшается, рана быстро затягивается, и все это благодаря Машеньки.

— Охотно верю. Психологический момент, — согласился доктор. — Учтем, товарищ капитан.

И доктор на другой день принес Машеньке халатик и стеклянную палочку.

— Это наденешь на себя. А эта палочка от всех болезней. Приложишь, погладишь, и боль затихнет.

Сверкая глазенками, Машенька выслушала доктора с полураскрытым ртом. Магическую палочку она приняла с глубоким вздохом.

Приходила Машенька в госпиталь утром. Раненые ожидали ее. Они настолько свыклись с ней, что, казалось, без нее и дня прожить не смогут.

— Доброе утро! Доброе утро! — входя в палату, звонко говорила Машенька.

— Здравствуй, Машенька, — радостно отвечали офицеры. — Здравствуй, голубок.

Машенька обнимала отца, осматривала повязки. Потом шла по палате и, точно солнце, освещала ее.

— Хорошая у вас дочка, — говорил Лебедеву сосед по койке.

— Вы с какого участка? — вздохнув, спросил Лебедев.

— А какой вас интересует?

— Затрудняюсь сказать, какая точка Сталинградского фронта не интересовала бы каждого.

— Давно оттуда?

— Две недели.

— Ну, братец, тогда вы отстали от жизни. Сами посудите: за три дня на один завод враг бросил пять тысяч самолетов. Пять тысяч! Сволочи!

— На тракторный? Что они — заняли его?

— Заняли, но не весь. И у нас осталась полоска земли между заводом и Волгой.

— А рабочих переправили за Волгу?

— Рабочие изумили, прямо-таки поразили меня. Как они самоотверженно тушили пожары. Как тушили!

— А что же все-таки стало с рабочими?

— Рабочих переправили за Волгу. Положение в Сталинграде тревожное, но не безнадежное. Бойцы превзошли самих себя. Если на прибрежную полоску, в которую мы зарылись, фашисты кинут десять тысяч самолетов, и тогда наши не уйдут. Ну, а если враги столкнут нас с горы в Волгу, мы и на воде будем драться. Привяжем себя к бочкам, к бревнам, станем на якорь и будем драться. Вы улыбаетесь?

— Мне приятно, что и на нашем участке такие же бойцы.

— А вы из какой армии?

— Из армии Чуйкова.

— A-а, стало быть, мы с вами однополчане. Наша армия, товарищ Лебедев, вся такая. У немцев на Сталинградском фронте подавляющее превосходство в людях и в особенности в авиации. А мы, черт возьми, деремся, не бежим, вымащиваем улицы вражескими трупами. Это, скажу вам, не бахвальство, а сущая правда. Здесь уж не только дух, но и военная зрелость. Враги, мне кажется, все еще не поняли этого, Иначе чем можно объяснить бесноватое выступление Гитлера о Сталинграде?

— Что он сказал?

— А что он может сказать? Он всегда бесится на одной ноте: я сомну, я раздавлю. Сталинград падет, победа у меня в кармане. Какая ирония судьбы и какая позорная страница в истории германского государства.