Дорогой парадокса

— Вряд ли. Вселенную надо защищать от ученых, чьи интересы связаны с литературой.

— Ну хорошо, ты выполнил свой долг. Ну, а что ты хотел сказать?

— Давай пройдемся, Джейк.

— По чему именно мы собираемся пройтись? Не понимаю… Ох! — Тут я почувствовал под ногами пол, слегка скользкий, словно свеженатертый. Я посмотрел. Пол блестел.

Мы пошли. Пока мы шли, я чувствовал, что нас как будто окружает огромный зал. Невидимый, словно черное на черном, но он чувствовался. Крыша его была где-то в нескольких километрах над нами. Наши шаги отдавались эхом.

— Это мой собственный спектакль? — спросил я.

— Частично. Мне нравится то ощущение пространства, которое ты создал.

— Огромный домище, — сказал я. — А что это?

— Может быть, конференц-зал. Может быть, что-нибудь еще.

— У меня есть вопрос.

— Давай.

— Он довольно приземленный. Насчет порталов. Они создают не один проход?

— А, ты имеешь в виду тот портал, через который как раз сейчас проезжаешь?

— Ну, пусть так…

— Да, обычно проход не один. Комплекс цилиндров создает целое множество пространственно-временных искажений. Большая часть вторичных проходов на самом деле непроходима. Они не используются. Это уже какое-то время известно, разумеется, результаты этих исследований широкой публике неизвестны. Как ты понимаешь, колониальные власти подвергают строгой цензуре все публикации. Вторичные эффекты довольно трудно увидеть, если не знаешь, что искать.

— Ясно. Спасибо.

Вдалеке я что-то увидел. Мы подошли поближе, и я увидел, что это был Прим, вернее, какая-то огромная его статуя. Если это и была статуя, то она говорила.

— Теперь мы пришли к заключению, — сказала статуя, а голос звучал, как голос Прима. Статуя была километра два в высоту.

— Воистину, — раздался голос Богини.

Прим сказал:

— Ты удовлетворена конструкцией? Его логические элементы больше не оскорбляют тебя?

Я повернулся и посмотрел. Богиня надвигалась на нас из такой огромной дали, что я мог протянуть руку и коснуться ее.

— Не столько логика меня оскорбляет, сколько отсутствие элегантности решения, — ответила Богиня.

— Тогда ответь — что важнее? Элегантность или действенность?

— И то, и другое — первостепенной важности.

— Тогда в том, что ты говоришь, есть правда. И все же я нахожу изъяны в твоем цветовом решении мыслеразветвления.

Я наклонился к уху Юрия.

— Кто что в чем находит?!

— Не каждая идея может быть выражена словом, увы, — ответил Юрий. Он говорил шепотом. — Ну, это очень трудно передать.

— А о чем они вообще, черт побери, говорят?

— О тебе.

— Н-да.

И снова голос Прима разнесся в темном зале.

— Неужели это решение так трудно принять?

— Оно абсолютно неприемлемо.

— Так же неприемлема негибкость, косность и слепой отказ позволить водам течь туда, куда они текут. (Последнее, наверное, лингвистически неправильно.)

— И столь же зловредна непоправимая небрежность. Сила, которая протекает через наше сознание, подчиняется каналам, которые все же сдерживают ее в нужном русле. Самый сильный стебель сгибается под ветром.

Я наклонился и прошептал:

— Я знаю, что она имеет в виду. Сила, которая выталкивает росток сквозь землю из зерна, ведет мою машину через день.

Юрий поморщился.

— Извини, что все так туманно и загадочно. Действительно, звучит, как чушь.

— Значит, я больше не имею никакой власти над тем, что тут сейчас творится? Это больше не мой спектакль?

— Ну, не совсем. По крайней мере, не содержание. Может быть…

Видения исчезли.

— Так что же все это значит, Юрий?

Он рассмеялся.

— В этом весь вопрос, правда? Возможно, это связано с тем, что вселенная сама с собой схватилась. Что же касается Космострады — моего личного занятия и головной боли, — то достаточно сказать, что во вселенной, полной тайн, это еще одна тайна. Космострада не существовала, следовательно, ее надо было изобрести. Миллионы разумных рас, на миллиардах миров, а между ними немыслимые расстояния и неумолимые законы физики. Одиночество! Невозможная проблема, которую существа, создавшие Дорогу, решили с помощью науки, которой потребовались миллиарды лет, чтобы развиться. Науки, которая перегнула и сломала все известные законы…

— Юрий, — сказал я, — позволь тебе кое-что сказать. Я по уши сыт метафизикой. Мне совершенно неинтересно. Я хочу знать только одно: что случилось с Дарлой?

— Мне очень жаль, Джейк. Сочувствую твоему горю.

Мне хотелось его ударить.

— А моему гневу ты тоже сочувствуешь?

— Да, конечно… но…

Лицо Юрия стало расплывчатым, потом снова сфокусировалось.

— Не надо, Джейк. Не надо ни грустить, ни гневаться. Ты можешь мне поверить?

— Что? С ней все в порядке?

— Разреши мне употребить выражение, которое, по-моему, родилось в Америке: потом все всплывет.

— Это успокаивает. Я снова спрашиваю тебя: что случилось с Дарлой?

— Это все, что я пока могу сказать. Джейк, пожалуйста, поверь. Пусть у тебя будет немного веры, совсем немного. Если у тебя и есть недостаток, так это то, что ты не можешь ни во что поверить.

Я кивнул.

— Ага. И еще я ковыряю в носу.

— У тебя еще нет никакого почтения ни к чему.

— Нет, жизнь для меня — свята.

— Разумеется.