Дорогой широкой

Вор шёл. шел, шёл...
И корзиночку нашёл.
В этой маленькой корзинке
Есть помада и духи,
Ленты, кружева, ботинки,
Что угодно для души!

Вот вам и разгадка таинственной русской души: помада, ленты, кружева и, конечно, духи, одним словом — истинная духовность. Кстати, в наших северных деревнях, где ещё не разучились говорить на настоящем русском языке, душой называют желудок. С души воротит — попросту — тошнит. Так что нечего зря гордиться своей загадочностью и желудочной духовностью, а работать нужно над собой, чтобы идея самосуда казалась дикой, так же как и дурная надежда на халявную корзиночку с кружевами и помадой. И когда Дора-помидора уйдёт из живой памяти, оставшись только в фольклорных сборниках, может быть, из нас что-то и получится.

А покуда какой спрос с грубого работяги Юрия Неумалихина? На чём воспитан, тем и воспитывает, как умел, так и умёл. И нечего тут говорить возмущённые слова о суде Линча и абстрактном гуманизме. Гуманизм вместе с абстракционизмом остался в прогнившей Европе; за Средней Рогаткой Европы нет!

Алконавт уже не кричал, а лишь попискивал и бодро бежал, придерживая сползающие штаны.

Понимал, что только в родном доме светит ему спасение, и стремился добраться туда во что бы то ни стало.

Серый город остался позади. Свежий полевой ветер коснулся разгорячённых лбов. Юра обвёл окрестности посветлевшим взглядом и сказал Богородице:

— Ну что, запевай! Народную... чтобы этому легче бежалось.

— Можно и народную, — согласился Богородица и запел, громко и задорно:

Вот точно, все вы девки молодые,
Посмотришь, мало толку в вас!
Упрямы вы, и всё одно и то же
Твердить вам надобно сто раз!

Каток мчал, покрывая все рекорды хода для вибро-трамбовочных механизмов. Цветущие поля, перелески, жаворонки в поднебесье.

— До Уезжи сколько ехать? — спросил Юра.

— Вёрст тридцать будет.

— Это хорошо. Твой в самую пору протрезветь успеет. И впредь на вокзале пить заречётся.

— Ой, жаланненький, твои бы слова да богу в уши, — с сомнением сказала тётка.

Пьяница бежал. До Уезжи оставалось двадцать восемь километров.

Вот то-то, упрямы вы, одно и то же
Надо вам твердить сто раз,
Одно и то же надо вам твердить сто раз,
Одно и то же надо вам твердить сто раз,
Сто раз!

ГЛАВА 5 ЧЕРЕЗ РЕКУ МСТА НЕТ МОСТА

Течёт, течёт большая речка,

А через речку длинный мост.

Народная песня

— А ведь мы из-за крюка в Уезжу с трассы сшиблись.

—Угу.

— И куда теперь ехать — не знаю.

—Угу.

— А кроме «угу» что-нибудь можешь сказать?

—Угу.

— В каком смысле — «угу»?

— В смысле — могу.

— Раз можешь, то что скажешь?

— А что говорить? Едем? Едем. Дорога хорошая? Всяко дело приличная. Так какого рожна ещё нужно?

— Мне, вообще-то, в Москву нужно.

— Если действительно нужно, то мимо не проедешь. Москва — она большая, туда не только трассы ведут, но и просёлочки.

— Ну, как знаешь, — решительно произнёс Юра, — но только я как на духу говорю: вот так и буду ехать, пока до Москвы не доберусь. И до тех пор назад не поверну, не думай!

— А я и не думаю, — миролюбиво заметил Богородица. — Чего мне думать, если я и так всё знаю?

— Ох, Манька, — сказал Юра, — беда с тобой! Трудная у тебя придумка. Мне, сам понимаешь, всё равно, главное, что человек ты хороший, а другие, поди, смеются, когда ты Богородицей себя величаешь?

— Бывает, что и смеются, — спокойно признал Богородица. — Только что же, мне из-за глупых смешков дело бросать? Россию спасать надо, а это, кроме меня, никому не осилить.

— Ты бы лучше Христом назвался, — посоветовал Юра. — Всё-таки по внешности сходства больше.

— Как это Христом назваться, если я Богородица? Сам посуди, Христос уже приходил в мир, да за это и пострадал. России в ту пору ещё не было, но люди были те же самые. Теперь, ежели Христос явится, то во славе, судить грешников будет, и всем тогда полный карачун настанет. Он бы уже давно явился, если бы не я. Нельзя, пока Богородица по земле ходит, страшный суд творить. Вот и спасаю мир, как могу. Россию спасаю, — Богородица указал рукой вперёд, где полузаросшая колея рассекала берёзовую рощицу, уводя предоставленный себе самому каток в неведомые просторы новгородской глубинки. Юра даже руль бросил, развернувшись к попутчику.

— Тебе бы тогда бабой быть, глядишь, кто и поверит твоим словам. А то уж вовсе безнадёжно получается.

Ничто в лице Богородицы не дрогнуло, оно оставалось таким же спокойным. Лицо, чем-то похожее на дорожный каток, исполненное уверенности и неторопливости.