Дорогой широкой

— Величайшая задача, какая может стоять перед человеком моей профессии, научить людей получать сексуальное наслаждение от комариных укусов. Да, это больно, но ведь недаром существуют садо-мазохические комплексы, мудрая природа заложила в нас всё, потребное для полноценной жизни! И я уверен, что когда-нибудь люди и комары сольются в радостном экстазе, открыв новые гармонии и неизъяснимые наслаждения! К сожалению, пока ничего не получается. Возможно, вы правы, в контакт нужно вступать нагишом. Укусы в районе гениталий и впрямь могут вызвать сексуальное возбуждение, — сексолог вздохнул, с тоской глядя на единственное не пострадавшее покуда место, и добавил: — Подлечусь немного и попробую.

— Ничего не получится, — тоном знатока сказал Юра. — Сами посудите, вы один, а их мильон. Куда вам с ними управиться? Ежели мужик в женскую баню ввалится, он что — удовлетворение там получит? Шайкой по башке он получит. То же и с комарихами. Заебдят они вас, и все дела.

— Да... — учёный был ошарашен. — Подобное рассуждение мне в голову не приходило. Я буду думать.

— Думайте, думайте, — покивал Богородица. —

Это бывает полезно.

Встречный, задумавшись, отстал. Некоторое время его можно было видеть бредущим по обочине. Он размахивал руками, спорил сам с собой и в рассеянности давил облепивших его соискательниц крови.

— Бедолага, — сказал Юра. — Настоящих баб ему не хватает, что ли?

— Тоже ведь человек, — вздохнул Богородица. — Помочь бы ему, но он сам хочет до сути добраться.

Каток прибавил скорость, и бредущий скрылся за поворотом. Одни комары продолжали атаковать путешественников, причём-казалось, что делают они это особо назойливо. Юра ненадолго оторвался от управления, с интересом принялся разглядывать поджарую комариху, уместившуюся на запястье.

— Доня, донюшка, — с нежностью сказал он. — А ну, вали отседова, пока цела.

* * *

Хорошая грунтовая дорога куда как приятнее разбитой асфальтовой. Здесь тишина, покой, свежий воздух и степенная неторопливость. Старенький лазовский автобус, что пылит навстречу, никогда не развивает больше сорока километров в час и разъезжаться с ним одно удовольствие. Незнакомый водитель кивнёт сквозь стекло, льготные пассажиры приникнут к окнам, стараясь разглядеть, кто едет, куда и зачем. Иное дело на асфальтке. Тяжеленные фискары с полномерным грузом брёвен торопятся вывезти стратегическое сырьё куда подальше, словно боятся, что кто-то другой успеет продать русский лес раньше их. Асфальт под непосильной ношей трескается и проваливается, дорога расплывается, словно зимник в апреле месяце. На образовавшихся ухабах летят подвески случайных легковушек, но скорости никто не сбрасывает, всем нужно, все торопятся. И асфальтовый каток уже не может двигаться безостановочно, его простой душе чудится асфальтоукладчик впереди, работницы с совковыми лопатами, матерщинник-бригадир и неустанный труд по выправлению дороги. Хорошо, хоть против одной русской напасти средство имеется. Исправление дураков — вне компетенции асфальтового катка; да и дороги тоже все не укатаешь, но стремиться к этому — наша задача.

Впрочем, сейчас странники продвигались грунтовкой, чистой и почти не разъезженной. Недавно по ней проходил грейдер. Он засыпал лужи, срезал ухабы, и теперь оставалось пройтись не слишком тяжёлым катком, чтобы дорога оказалась приятнейшим местом в округе. Так они и ехали, совмещая приятное с полезным. Деревня, которая открылась их глазам, также относилась к числу приятных.

Человек, изрядно побродивший по русским деревням, умеет определять такие вещи с полувзгляда. Если обочины при въезде обкошены, если в палисадниках красуются совершенно ненужные в хозяйстве цветы, если в общественном колодце имеется, пусть пробитое гвоздиком, но вполне общественное ведро, значит, в этой деревне живут хорошие люди. Разумеется, и здесь пьют, когда постоянно, когда запоями, но чёрное слово в таком посёлке слышится реже, чем в иных местах, никто не шастает ночью по соседским огородам, а дом, уходя за водой, можно не запирать, лишь щепку воткнуть в накинутую клямку — знак, что хозяин отлучился ненадолго. Зато если перед плетнями кучится необкошенный бурьян, в канаве спит надравшийся с утра мужик, а встречные старухи не здороваются, бегите из такого населённого пункта стремглав, ничего хорошего кроме плохого вы тут не обрящете.

Почему-то неприятными сёлами бывают, как правило, бывшие центральные усадьбы колхозов. Очевидно, таково имманентное свойство власти, пусть даже самой ничтожной: отравлять всё вокруг себя.

Но эта деревня была не такой! Конечно, и здесь при въезде темнели развалины коровника и шиферных сенных сараев, словно древний трицератопс валялся павший трактор, но всё же дома гляделись прилично, сохраняя память о былой краске, а на огородах кроме обязательной картошки виднелась и свёкла, и капуста, и даже кабачки. В неприятных деревнях, как известно, сажают только картошку, да и та наполовину бывает выкопана ночными гостями.